Сергей Гурин - Димкины истории

Денис, до сих пор не принимавший участия в разговоре, тревожно посмотрел на брата и как бы невзначай тихо произнес:

– Деньги летят. Тебе не кажется так, Сергей?

Взрослые переглянулись и весело заулыбались, а Димка спросил:

– А что, тебе уже жалко?

– Я не жадный, я домовитый, – ответил, опустив голову, Денис, чем вызвал у всех дружный смех.

Пройдут года, дети сами станут папами и мамами, но никто не забудет, как летним вечером они делили миллион.

Сама поездка по железной дороге для маленького Димки была как небольшое приключение и не менее желанной, чем встреча с дедушкой и бабушкой, проживающих в сахалинском портовом городе Холмске. Отец всегда брал билеты на дневной поезд, чтобы ещё раз полюбоваться сахалинской живописной природой, восхититься мастерством и смелостью строителей, проложивших железнодорожную ветку, соединившую столицу области с западным побережьем острова.

Прокладывали дорогу ещё японцы после русско-японской войны 1904-1905 годов, когда по Портсмутскому договору часть Сахалина до 50-й параллели отошла к Японии. Большей частью строительство проходило через горы, спуски и подъёмы, пересекало многочисленные речки и ручьи. Всего на этом участке, протяжённостью 84 километра, построено 15 туннелей и 35 мостов. Работы велись семь лет, главным образом силами подневольных рабочих-корейцев, которые трудились и проживали в ужасных условиях. Бытует мнение, что на каждую уложенную шпалу приходится одна человеческая жизнь.

Путешествие у Гордеевых начиналось с первых минут, как только поезд отходил от вокзала. У Димки сразу появлялся аппетит, и отцу приходилось доставать приготовленные мамой в дорогу бутерброды и печенье. Всё это запивалось домашним соком или компотом. Проехав первую станцию под названием Новодеревенская, поезд «заползал» в один из самых длинных туннелей. Под стук колес за окном вагона мелькали огни, в это время малыш поближе прижимался к отцу, но страха старался не показывать.

– А мы что, через гору сейчас едем?

– Да, Дима, сквозь гору рабочие прорыли туннель, уложили рельсы, и мы сейчас по ним едем. Ты же, сын, знаешь, что на Сахалине очень много сопок и рек, поэтому на нашем пути ещё будет не один туннель и не один мост. Проезжая очередную станцию, Димка непременно просил отца рассказать, откуда произошло её название. Сергея, впервые проехавшего по этой железнодорожной ветке в начале 60-х, тоже всегда интересовал этот вопрос.

Как-то раз соседом по вагону оказался пожилой мужчина с наградными планками на левой стороне изрядно потёртого костюма. Мужчину звали Николай Степанович, на вопрос Гордеева, откуда произошло название станции Камышово, он ответил:

– Кто такое название дал, я не знаю, но бои в 45-м здесь были жестокие, немало наших солдат полегло на этом перевале.

– Так вы что, воевали здесь? Расскажите, пожалуйста, мой отец тоже ветеран ВОВ, правда, он служил связистом на флоте и даже участвовал в боевых действиях по освобождению от японских захватчиков Курильских островов, – начал умолять ветерана Сергей.

– Да что там рассказывать, война она и есть война. Боль. Горе. Смерть. Кто говорит, что к этому можно привыкнуть, – не верь, врут они. Мне до сих пор снятся мои однополчане, которые так и остались лежать на этом Камышовом перевале. Наш батальон, – продолжил рассказ Николай Степанович, – высадился в Маока, так тогда назывался у японцев Холмск, когда основные силы противника оставили город. Наша задача была произвести зачистку мелких групп японских солдат, не успевших отступить, и по возможности предотвратить диверсионные акты и предполагаемые беспорядки. Не успевшее эвакуироваться гражданское население, напуганное ежедневными информационными сообщениями о зверствах русских, приняло солдат чужой страны настороженно. Знакомый морпех, их рота одна из первых высадилась в Маока, рассказал мне просто страшную историю.

Работники отделения почты и телеграфа, в основном все молодые японки, должны были эвакуироваться одни из последних. То ли в суматохе начальство забыло про своих подчиненных, то ли это не планировалось совсем, но девять работниц остались на своих рабочих местах до конца. Не желая достаться, в чём они были уверены, русским насильникам, все решили принять яд. Самой старшей было 24 года.

– Дурехи! – подытожил рассказчик. – Могли бы ещё детишек нарожать. А что касается насилия и разбоя, то командир роты нас ещё на судне предупредил, что виновных будет расстреливать лично.

– Что, так уж и не было ни одного случая? – допытывался Сергей.

– Может, и было, не знаю, но при мне нет, и ты знаешь, ни я, ни мои товарищи какой-то ненависти к местному населению не испытывали.

На следующий день нас спешно погрузили на поезд и отправили в сторону Тайохары, Южно-Сахалинск сейчас это.

Мой взвод ехал на открытой платформе вместе с артиллеристами и их орудиями. Когда проехали водохранилище, стали слышны звуки пулемётных очередей, беспорядочные взрывы, одиночные выстрелы. Стало ясно – идет бой. В районе Экинохары поступил приказ рассредоточиться и продвигаться вперед. Но только мы начали выдвигаться на боевые позиции, то попали под такой шквальный огонь японских пулемётов и гранатомётов, что не только головы – пальца поднять нельзя было. В первой же атаке мой взвод потерял пятерых бойцов. Благо тут подоспели наши артиллеристы. Они выкатили свои противотанковые орудия на железнодорожное полотно и прямой наводкой за несколько минут подавили несколько вражеских огневых точек. Командовал артиллеристским расчётом молоденький сержант. Может, это и был будущий герой по фамилии Николайчук, не знаю. Знакомиться было некогда, мы тут же пошли в наступление. Сейчас на станции, названной в честь Бориса Николайчука, на братском захоронении стоит памятный обелиск, может, и мои кореша там лежат.

После этих слов ветеран замолчал и молча стал смотреть в окно, видно было, как растревожили его воспоминания. Этот рассказ вспомнил Сергей, проезжая очередную железнодорожную станцию.

Прочитав вывеску на вокзале станции, к которой они подъезжали, Димка задал отцу вопрос:

– Ну, Чистоводное я понимаю, значит, здесь вода чистая, а вот Ожидаево? Кто здесь кого ожидает?

– Нас с тобой, наверное, и ожидают, – смеясь отвечал Гордеев-старший, – видишь, сколько тётенек с кастрюльками и кулёчками на перроне собрались.