Ольга Дехнель - Дороги моря

Прикосновения Андреаса бережные, он умудряется помочь мне отмыться, не взглянув на меня лишний раз. Ни разу не смутив. Я чувствую себя.. Такой больной. Такой ужасно, непоправимо, катастрофически больной.

От его прикосновений мне хочется плакать, перестань, не трогай меня так, не трогай меня так, будто я неизлечимо больна, будто от твоих прикосновений я рассыплюсь, не делай этого со мной, пожалуйста, я не хочу, мне неприятно.

От унижения хочется плакать, я разревусь, действительно. Ночью. В комнате. Под одеялом.

Когда он закончит, поцелует меня в лоб, улыбнется, – Видишь? Ничего страшного. И металлическая штука тебе вовсе не нужна.

Мне. Хочется. Плакать.

Я терплю.

Скоро мне снова будет плохо. Скоро я снова потеряюсь.

И картина повторится снова.

Я не хочу, не хочу, не хочу, не делай этого со мной.

Я хочу, чтобы меня видели. От меня отворачиваются. Целуют в лоб.

Я задыхаюсь, горло сдавливает, легкие сдавливает, столько лет вдали от дома, столько лет, я ничего не понимаю, я хочу содрать с себя кожу.

Пожалуйста, прошу тебя, перестань, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.

***

С Камиллой мы прощаемся еще в Лондоне, я даю им поговорить, но не помню, о чем именно они говорят, я только помню, что в тот промежуток много плакала и еще больше болела. (Сейчас я плачу еще больше, не могу остановиться, лицо становится неприятно трогать, будто слезы у меня кислотные какие-то, Андреас, по-моему, замазывает мои катастрофы детским кремом)

Я не знаю, о чем он говорит с бывшей женой, знаю только, что когда возвращаюсь в собственную голову – едва ли это действительно можно назвать так, я его обнимаю. Камиллу в себя впускать было почти приятно.

Потом, через много дней, даже месяцев, я потеряла счет времени еще в монастыре и так и не нашла его снова, он скажет мне: Камилла погибла из-за меня, я здорово напортачил с одним заказом, за что был наказан. Все случилось на моих глазах.

Я понятия не имела, чего именно он хотел, чтобы я его пожалела? Но Андреасу не нужна моя жалость, ему не нужна даже моя поддержка, в уравнении про нас с ним – я всегда чувствую себя исключенной. Это тоже входит в привычку, я разрешаю до себя дотрагиваться – не могу сопротивляться, эти руки несут заботу, но душами мы не соприкасаемся.

– Камилла тебя не винила. Камилла знала, что.. Ты бы этого не хотел. Что так случилось. Такое просто случается.

И он качает головой, ожесточенно, озлобленно, он хмурится, – Это все моя дурацкая работа, это все люди, с которыми я связался. Это все моя вина.

И он откровеннее, он более открытый, чем я когда-либо его видела, – Чего она по-настоящему хотела, так это того, чтобы ты вышел из дела. И ты можешь это себе позволить.

Он смотрит на меня будто впервые видит, твердости собственного голоса я поражаюсь сама, тут же сворачиваюсь в шарик, защищаюсь и молчу, он ничего не отвечает, совсем ничего.

Я молчу тоже.

Я думаю о Камилле, что сворачивалась у меня на коленях, добрая, нежная душа. Я говорю ей: хочешь впущу тебя на совсем, ты будешь жить вместо меня. Если пожелаешь.

Камилла не желает.

«Ты должна жить. Слышишь? Ты должна жить.»

Но это, это все не жизнь. Хочу сказать ей. Это не жизнь.

Я никогда не говорила Андреасу об этом. Почему-то мне было страшно. Мне было чертовски страшно.

Он бы разозлился? А если бы разозлился, то почему? Потому что я позволила себе так думать? Или потому что она не осталась?

Я думаю о Маргрет, о моей милой мертвой подружке, которая была ко мне намного добрее, чем любая из живых душ, она была ко мне намного ближе. Я не успеваю даже навестить ее могилу, Андреас торопится.

Я закрываю глаза, во мне не было страха, во мне не было страха, мне не было так одиноко, со мной больше нет ни Камиллы, ни Маргрет.

Они все мертвы, Фиона. (Имя. Это похоже. Это похоже. Но все еще не то.)

А ты теперь в безопасности.

В безопасности от чего?

Я так и не понимаю. Я ничего не понимаю.

***

Это закончится в слезах. Это непременно закончится в слезах.

Андреас говорит мне: ты заставляешь меня чувствовать, ты заставляешь меня чувствовать.

И по его лицу я вижу: мне это не нравится, я хочу, чтобы это прекратилось. Немедленно.

Но я. Я хочу чувствовать. Я хочу чувствовать, позволь мне!

Прости меня, прости меня, прости меня, прости.

***

Это утро ничем, ничем не отличалось от сотни других утренних часов, точно такое же, точно такое же, серое, спокойное, уравновешенное. Все по часам.

Я провожаю Андреаса на работу, целую его в щеку, я твоя странная птичка, люби меня, люби меня, пожалуйста, люби меня.

Я устраиваюсь в гостиной, сворачиваюсь под пледом. (плед нам дарит соседка.)

И что-то не в порядке, что-то тревожит меня, что-то… Это не гул, который приносят сущности. Это живое, трепещущее, и я тянусь к нему всем существом, просто потому что оно дышит, просто потому что оно.. Мое.

И у меня так давно не было ничего своего, господи.

Я не знаю, что это, я понятия не имею, мне на секунду кажется, что я – то самое больное животное, что понимает – пришла пора умирать. Пришла пора умирать, уходить мне надо скорее. Мне на секунду кажется, что вот теперь действительно все. Я освобожу Андреаса от своего больного, вымученного присутствия. От этой обузы. И я освобожусь сама.

Я бегу, как сумасшедшая, я не думала, что во мне еще есть силы бежать, я не думала, что смогу, но я бегу, продираюсь через ветки, прочь от города, я так давно не выходила из дома, и я думала, что сущности, о, сущности сожрут меня, как только я ступлю за порог своего безопасного пузыря – дома Андреаса, крепости, которую он для нас любовно соорудил, я думала, я так много думала, теперь я не думаю вообще, я бегу так, будто за мной гонятся.

Боль, боль, боль захлестывает меня волнами, боль накрывает меня с головой, боль, но мне не больно, мне не больно, кому же тогда больно?

Я бегу. Я бегу, мне надо успеть.

Но куда я должна успеть? Умереть ведь, кажется, всегда успеешь.

Я думала, они раздерут меня на клочки, но они указывают мне дорогу, у меня в голове столько мест, у меня в голове четкая карта, и они знают, где это найти, они знают, где найти.

Где мне найти себя, может быть, они тоже знают?

Я выхожу из дома утром, я выбегаю из дома утром, забыв переодеться, прямо в домашнем, мои локти в крови и моя футболка с птичкой изодрана, во рту кровь, и кровь из носа, кровь, кровь, кровь, все это значит, о, это значит, что я живая, я совсем живая. Я кровоточу и значит я жива, и значит я существую, и значит я здесь.

Сущности хватают меня за плечи, помогают подняться, ну же, давай, давай.

И я должна успеть, господи, я должна успеть, я это смогу, я действительно это смогу.

Приходила Лана, не сказала ни слова о том, куда я так спешу, куда я должна успеть.