Ольга Черепанова - Август

Перевалов встал у окна, которое выходило во двор. В этом окне, в отличие от окна внутреннего, помимо стекол, были еще решетки и слой наружней колючей проволоки, поддерживающие деревянную раму плотными ржавыми рядами. Предназначение каморки изменилось, но решетки оставили. У Перевалова промелькнул вопрос: зачем? Внутренний доступ к логову убийц и маньяков был закрыт, тогда для кого же они предназначались? Свобода здесь была недоступна для всех. Наружная безопасность тюрьмы, одна из лучших в стране, не оставляла ни единого шанса на побег даже в случае выхода из здания. Самые опасные заключенные перемещались из участка в участок без кандалов – бежать им все равно некуда. Пятиступенчатая система охраны, круглосуточное видеонаблюдение, датчики отслеживания, реагирующие на любое изменение, и новейшая разработка системы распознавания лиц, ответственных за выход с территории. И это все помимо стандартных шестиметровых стен, часовых по всему периметру на вышках и бьющей током проволоки. Служили ли эти решетки защитой от попыток сбежать наружу, во внешний мир, самих смотрителей? Являлись ли моральным препятствием для бесцельного созерцания ими этого самого мира?

Это было больше похоже на правду.

Иногда, в особенно тяжелые периоды, Перевалову хотелось все бросить и уйти туда, наружу, где нет тягучего смрада людских ошибок. А есть что-то другое. Возможно то, что в мире нормальных людей именуется добром и справедливостью. Перевалов усмехнулся собственной мысли. Где это добро? Куда ему идти? Есть ли оно вообще? Или он просто не умел его разглядеть? Поэтому и решетки ему были не нужны, он добровольно заточил себя здесь. Навсегда. Может быть, до пенсии, которая при их службе случается раньше обычного. Если он до нее доживет. Если повезет. Или не повезет. Кто знает?

Но все же, что там случилось? Оранжевое солнце слепило глаза, отражаясь в стеклах, и понадобилось несколько секунд, чтобы сосредоточить взгляд на происходящем. А там действительно что-то происходило.

Арестанты толпились в проходе между промышленной и жилой зонами. Это был один из самых узких участков периметра, хорошо просматриваемый со стороны всех вышек. Таких проходов было два на территории тюрьмы, и второй из них вел к госпиталю. Доступ к периметру в таких проходах вел через тщательно охраняемые с обеих сторон ворота. Высота железобетонного защитного ограждения здесь была немного ниже положенных шести метров, отчего создавалась иллюзия относительной открытости и доступа к внешнему миру без фактической возможности такового. Обычно идущая четким строем, сейчас колонна замедлила свой ход. Конвоиры возвращали порядок в ряды шествующих, однако делали это не слишком рьяно, и заключенные, не получая сильного сопротивления, продолжали кучковаться. Все взгляды, включая конвой, были обращены в сторону ограждения.

Источник волнений находился по другую сторону стены. Оттуда обитатели здешних мест привыкли слышать лишь шум пролетающих истребителей да кваканье болотных жаб. Но сейчас там был ребенок. Он, похоже, звал кого-то. Издалека Перевалову было трудно разобрать слова, но было очевидно общее замешательство толпы, включая конвоиров. В это мгновение, казалось, стираются понятия осужденных и смотрящих, смешиваются между собой, и имеет значение только роль заблудившегося ребенка в жизни толпы взрослых, ответственных за его существование.

От колонны отделилась фигура заключенного. Бросилась к стене. Стена для местных выступала и забором, и щитом. Одновременно и препятствием, и шансом на свободу. Для некоторых – упреком совести. А для кого-то – надгробной плитой. Ее боялись, о ней мечтали. Но никто не смел к ней приближаться. Приближение к ограждениям ближе одного метра было запрещено, за нарушение позволялось стрелять на поражение. Все об этом знали, и прецеденты уже были.

Но фигура все же бросилась. Словно тень. Две фигуры конвоиров неспешно шагнули за ней. Бежать ей все равно было некуда. Предупредительный выстрел прозвучал незамедлительно. Тень продолжила свое дело, припала к стене, с очевидным намерением превратиться в пыль и просочиться сквозь бетон. Шансов у нее не было. Две фигуры уже рядом. Приклады, сверху вниз. Снова крики. На этот раз детский голос затерялся и утонул в гудении толпы, наблюдающей за этим представлением. Еще часть отделилась от шевелящейся массы. Беглеца схватили и оттащили от стены. Повисла, упала. Руки, ноги, волокита. Хаос в толпе. Борьба, выстрелы. Темная кровь на светлой стене.

«Беспорядок, опять беспорядок, черт вас всех дери – пробормотал себе под нос Перевалов, – снова отчитываться начальству». Вздохнул и машинально посмотрел на часы. Его смена уже давно окончена. Однако кого это волнует? Инцидент произошел, наверняка есть пострадавшие. Никак не замять. С чувством полнейшей ненависти к окружающим его бумагам и людям, он вызвал к себе начальника караула, который уже успел навести порядок и отдал распоряжение разводить беспокойных арестантов по своим камерам. Аверина нигде не было видно, наверное, где-то провалился по дороге. Но в такой день вряд ли могло случиться что-то настолько хорошее.

Перевалов стоял у окна, восстанавливая в голове хронологию события и проговаривая ее про себя. Придется описывать в отчете. Осматривал сантиметр за сантиметром местность. Лучше всего запоминаются детали, когда тебе нужно пересказать их другому.

Основное здание напоминало своей формой восьмиугольник неправильной формы, с зигзагообразными пристроями. По периметру жилой зоны за формальным металлическим забором располагались корпуса подсобных помещений: прачечная, кухня, библиотека. За переходами в отдельных зонах – производство и госпиталь. Особняком стояла часовня. Каждый раз при упоминании о ней, Перевалова передергивало. Сам он не верил ни во что. И искренне не понимал, зачем нужна эта бесполезная архитектурная нагрузка здесь, в месте, куда и без того бессмысленные понятия, как вера или какая-нибудь надежда, все равно забыли дорогу.

Администрация располагалась в западном луче здания. Замки и ворота к нему служили лишь физической преградой. Здесь все сосуществовали вместе. Неважно, заслужил ли ты своим поведением свободу – пока ты тут, ты питаешься одной со всеми пищей, созерцаешь одни со всеми пейзажи, дышишь одним со всеми воздухом – все плывут на одном плоту. И даже те, у кого все же сохранялось право периодически выходить за периметр, порой в суете рабочих будней забывали, зачем им это нужно. Проще было не покидать лишний раз рабочее место, разгребая остатки работы, с одной только непрозрачной целью – чтобы на следующий день ее навалилось еще больше. Впрочем, так было, наверное, везде, не только тут.