Эдвард Дриффилд - Пыльный чердак

– И что вы с ними потом делаете? – Клим всё-таки хотел, чтобы диалог развивался по его намеченному курсу.

– Отхаркнешь поучительным изречением – станет легче, – старик обожал метафоры. И сразу было видно заранее, когда он готовит что-то этакое. – Волк находит утешение в вое, баран – в теплой шерсти, лес – в малиновке, женщина – в любви, философ же – в поучительном изречении.

– Гюго?

Евдоким Андреевич заулыбался дёснами.

– Верно. Он самый. То, что ты не глуп, лишь позволяет тебе понять быстрее, но не в этом фича.

Старик встал, поджог папиросу, сложил руки за спиной и медленно зашагал.

– Народ не заслуживает, чтобы его просвещали, ибо народ – это сборище безумцев обоего пола, беспорядочная смесь возрастов, нравов, общественных положений. Чернь, которую мудрецы всех времен открыто презирали, сумасбродство и ярость которой справедливо ненавидят даже самые умеренные из них. Стало быть, зачем и мне пытаться их изменить? История нам открыто демонстрирует, что жизнь человеческая слишком коротка, чтобы изменить путём убеждения в истинах остальных. Легче просто быть. Я вот знаю, теперь и ты знаешь. Нужно? Воспользуешься. Нет? – нет. Кому убудет? И лучше станет? Господи, да всем насрать…

Пока была выдержана пауза, Клим опрокинул вино и распаковал сахар.

– Мне интересны ваши мысли, Евдоким Андреич, правда. Сказать только по правде, нового я не узнал. Скорее, просто вспомнил и освежил уже известное. Меня тревожит чувство, когда слышишь свои же мысли, но из других уст. Сразу себя чувствую не бессмысленным организмом, а целой корневой системой, словно в грибнице. Ведь именно это осознание и разрешает естественное чувство одиночества и тоски. Не нужно искать отклики и доказательства, пытаться услышать о своей значимости и просить постоянно напоминать об этом. Увидеть целостность организма – вот что ценно. И лишь тогда можно просто жить. Без амбиций и излишнего потенциала. Дышать и взаимодействовать. Другой взгляд – удел фанатиков. Правда лишь одна и она такова. – Клим расцвёл и аналогично старику уставился в небо, расплываясь в улыбке.

– Продолжай, – скомандовал Евдоким Андреевич.

– Всякое существование похоже на письмо, смысл которого изменится постскриптумом. Даже те немногие, кто приходит к такому пониманию как, скажем, мы с вами, полжизни взбираются на гору, считая это истинной целью жизни. Повсюду пестрят предупреждения «Да не в этом суть!», но, двигаясь как зомби, мы ослеплены ментальностью, обычаями деревушки возле той самой горы, историями о том, как ‘у отца не получилось, а он всю жизнь на это потратил’, и прочими человеческими отвлечениями. Взбираемся на вершину, а бабочек в животе не ощущаем. Разглядываем бездну, в итоге срываемся, летим долго вниз. Потом, оказавшись на дне, смотрим опять вверх и говорим себе: «Так вот где я был, оказывается». И если человек боится внутренней пустоты, то, стремясь её избежать, он вновь заполняется планами о восхождении на гору. Если приходят переосмысления, то идёт в другую сторону. Но и в той стороне ещё раз пять повторяет то же самое, только меняя гору на озеро, на лес, на женщину. И лишь при крайнем произношении «Вот, значит, где я был» наконец-таки доходит, что это всё, в сущности, неважно. А кино уже вот-вот закончится. И второй части не будет.

Подул свежий ветерок, будто закрепил тем самым всё сказанное и унёс шлейфом за собой простые истины. И если ежегодно все монеты теряют одну четырёхсотую от своего объёма, а потом эта пыль носится в воздухе прахом, оседая на органах, на совести и в душе, то и комбинация колебаний, образуемая извилинами в сочетании с языковыми звуками, имеют шанс разнестись на тысячи и тысячи километров. И, в конечном счёте, глубоко проникнуть в одну одинокую капсулу, которой для понимания будет не хватать именно этого дуновения.

***

На углу Маросейки открылась большая деревянная дверь и в неё полным ходом влетел засмотревшийся на архитектуру Клим. Удар был конкретный, отчего испугался в первую очередь молодой человек, который выходил. Потом он увидел лежавшее у двери тело и только тогда понял, что произошло.

– Вы целы? – спросился он, помогая встать.

– А вы? – ответил Клим

– В целом, я цел. Но на асфальте лежите вы. – Его это развеселило.

Парень был невысокого роста. Одет как из черно-белого фильма про скрывающегося от плохих полицейских информатора, в очках, который ещё и вдобавок из высшего общества, но пытается скрыть это. Тонкий коричневый распахнутый плащ. Под ним виднелась рубашка с желтой бабочкой в горошек, сверху жилетка, которая сдавливала его как корсет в викторианскую эпоху. Брюки-подстрелыши, лакированные туфли из кожи птеродактиля и завершал этот образ большой и аккуратно свёрнутый зонт, как у Пьер Ришара в «Уколе Зонтиком».

Клим поднялся на ноги и отряхнулся. Культурное соответствие полыхало во встречном взгляде, а расхождение в представленном друг перед другом виде послужило отправной кочкой.

– Я собирался на встречу со старейшим другом, а он приверженец определённого стиля общения, знаете ли. – Клим поспешил уравнять права на джентльменство в этой при дверной сцене.

– А позвольте я угощу вас пивом? Я, кстати, Аркадий. – Он протянул руку ещё раз, после того как они уже обменялись случайным рукопожатием, когда Клим вставал с тротуара. – Дело в том, что у меня сегодня праздник. И я как раз-таки выходил из этого паба, чтобы отправиться в следующий. Но мои сомнения насчёт смены локации были в пух разбиты вот этой самой дверью. А случайности – не случайны.

– Кто сможет отказаться от бокальчика светлого в вечернюю пору, а? Только, Аркадий, обозначьте на горизонте, а то это может вызвать некий диссонанс в нашем последующем досуге. Не пидарас ли вы, случаем? – достаточно уступчиво, будто зная ответ заранее, спросил Клим.

– Я? Нет, нет, исключено. Но ваше право было спросить, согласен, мой вид выбивается из толпы простолюдинов.

– Меня зовут Клим.

– Отлично, Клим, прошу! – Он указал в проём двери, где виднелась узкая лестница, достаточно круто ведущая вверх.

Лестница оказалась ещё больше, когда они начали по ней подниматься. Потолок был огромный, отчего образовалась такая же по размеру несущая стена, на которой висело множество картин с изображениями герцогинь, императоров и королевских семей. Освещение было приглушённое, а ступеньки слегка поскрипывали, распространяясь эхом по всему ветхому заведению. Посередине лестничного пути находился гардероб, в котором миловидный дедуля в красном пиджаке забрал у Аркадия пальто. Клим вежливо вручил ему пакет, в котором лежала литрушка разведённой с сахаром водки.

Поднявшись чуть выше, на первый этаж, если верить здешней навигации, они поднялись ещё выше, на второй. Хотя и на первом был вход в бар, откуда доносились джазовые аккомпанементы.