Игорь Ворона - Проект ЮНЕСКО

– Ой… слиплось, – с трудом отщипнув кусочек от склеенного кругляшка, она закрыла коробочку, – На, возьми, я не люблю это.

– Да, их давно никто не открывал, – он вдруг вспомнил, как давно врачи запретили сахар и всё остальное его жене. – Ладно, заканчиваем кулинарную разминку. Готова смотреть Америку?

– Па-чти. Слушай, а что там? – она указала на дверь, ведущую на веранду.

– Балкон. Дек по-нашему.

– Можно мне туда?

– Конечно. Я пока посуду поставлю в мойку.

Заканчивая возню в кухонной раковине, он почувствовал запах дыма сигарет со двора. Взяв пустую кофейную чашку, он вышел к ней:

– На, возьми; вместо пепельницы.

– А ты? – она чувствовала себя немного не в своей тарелке.

– Ты нет?

Вспоминая о чём-то своём, он опять посмотрел ей в глаза:

– …Нет… Я нет…

В их первый выход в ресторан она не изменила и своим кулинарным вкусам:

– Что ты так смотришь? Как израильтянка расправляется с некошерным мясом?

– Нет, просто вспомнил, что ты ела тогда, в кафе, возле твоего дома в наш первый раз. Впрочем, там выбор был меньше, чем здесь.

– Лучшее место для первого свидания – кафе? Оронов, ты ненормальный. Как ты это можешь помнить..? А ты не ешь свинину? Ты стал религиозным за эти годы?

– Нет, все эти годы мне было как-то не до этого. Но свинину я не ем. Видишь ли, мой вид без рубашки, который так тебя удивил, он не сам по себе. Это требует усилий, ну и диета в том числе; только и всего… А ты совсем не помнишь то кафе возле твоего дома, где мы сидели с тобой первый раз? Ладно… можешь не отвечать. Я вижу по глазам, что нет… О чём ты думаешь?

Постельный кегельбан раскрепостил её. Как и тогда, тридцать лет назад, она начала опускать на него свой стопудовый пресс:

– Знаешь, я показала нескольким надёжным подругам твои фотки, они все в восторге, все мне завидуют. Как и тогда, у него не получалось подобрать нужные ноты к партитуре её флирта:

– Оу, что ж, передай им, что тридцать первого ты летишь назад. Наступит сентябрь. Он свободен пока, октябрь тоже не забит никем – сказал он с грустной улыбкой, думая, как бы совсем не оплошать с ней в словесном фехтовании.

– Что?!?! Нахалюга!

– Элина, извини, я… я не об этом думал. Я…

– А о чём ты думал, маленький гигант большого секса?

…«Вот так с ней, как и тридцать лет назад. Я сотрясаю воздух притворной фальшивой болтовнёй, боюсь ошибиться, постоянно под прессом. Не знаю, что ей говорить, а где лучше промолчать, где встать перед нею на колени»:

– О шахматах я думал. – сказал он виновато, – Три пешки за слона, и слон и две пешки за ладью.

– Чего?

– Ну, в шахматах три пешки – это примерно как один слон или конь по убойной силе.

– Я не играю в шахматы, поясни мысль.

Он сделал два глотка из стакана с минералкой и, ненавидя себя за собственную с ней беспомощность, проронил сумрачно с убитым видом:

– Элина, а можно сложить восторги всех твоих подруг и променять их на намёки благосклонности одной конкретной женщины? – Как и тогда, в Литве, ей было несподручно иметь с этим дело в день признания:

– Оронов, ты слишком серьёзен. Был тогда, и есть сейчас. Это давит. – Она допила свой бокал вина из принесённой им в ресторан бутылки.

– Ммм… что это за вино, вкусное, зараза. Где ты покупал, ты разбираешься?

Он молчал, вспоминая, сколько бутылок вина он запортил, готовясь к её приезду, пока остановился на этом. Как и тогда, после откровения у подъезда в Шяуляе, он зарёкся больше не заикаться ей о своей любви. Впрочем, в чате «Одноклассников» он довольно скоро не смог сдержать себя.

…«Ничего, кинофильм жизни пролетит мгновенно.

Мне лишь надо уберечься от этого во сне. Ведь сны так трудно поддаются управлению…»

– Гарри, что ты молчишь? Эй, не спи…

Возвращая своё сознание в разговор, он вдруг увидел, что она вытягивает банковскую карточку из кошелька:

– Элина, плиз…, стоп-ит, – он сделал рукой однозначный жест. Мы же ещё в чате «Одноклассников» договорились: за тобой – билет. Всё остальное – за мной.

– Гарик, ну мне неудобно. Я ведь хорошо зарабатываю. В конце концов, кто должен платить за счёт на первом свидании? – Каждый за себя, – растягивая рот в улыбке, она придвинула подглазные щёчки к дужкам очков.

«…Сколько ночей после свиданий с ней, где каждое было как первое, я провёл в ночных литовских поездах…»

– Ну да…, вчерашнее и всё остальное не в счёт. Элина, убери. Спрячь! Ты меня поняла?

Не зная, как реагировать на совершенно незнакомую ей сталь в его голосе и непроницаемость брони в его глазах, она молча вернула квадратик пластика на своё насиженное место.

– Ой, извини… Я разбудила? У меня ведь ещё всё по израильскому времени.

– Ничего.

– Гарри…, а где луна?…В Америке что, нет луны?

Он перевёл свой взгляд с соседней подушки на пасмурное небо за окном:

– Почему нет, есть, есть луна. Просто пасмурно и сегодня, наверное, новая луна. Её не видно поэтому. Есть луна, есть… спи…

Нью-Йорк. Манхеттен

– И конечно же господа, Бродвей. Эта виляющая и не желающая подчиняться строгой шахматной архитектуре Манхеттена артерия демонстрирует вам сразу несколько эпох в архитектурных стилях…

Её попытки увидеть через окно верхушки небоскрёбов убирали её возраст с её шеи. Он перевёл свой печальный взгляд на пол автобуса.

«…Неужели, если бы я…»

– Гарик, эй, не спи, это Сити-холл? – она толкнула его локтем.

– ??? Что? Элина, что, извини, я задумался. – Он виновато вернул глаза назад. – Что ты спросила?

– Ничего; проехали.

Разница по времени с Израилем стала напоминать о себе к концу экскурсии. Устало прислонив голову к окну, она сняла очки и дала их ему в руки:

– На… возьми.

Вспоминая о чём-то своём, он осторожно сложил орудие борьбы с её куриной слепотой. Она прикрыла глаза….

Он не сразу нарушил затянувшуюся паузу:

– Устала?

– Да.

«…Как же мне хочется наперекор всем сидящим рядом… Что удержало меня тогда?»

– Фуу…, хорошо, что ты выбрал автобус с кондиционером…

Вытерев пот со лба и положив носовой платок в сумку, она взяла его под руку:

– В открытом я бы долго не выдержала.

Он опять вспомнил, как начался для него тот проклятый им високосный год:

– Да. Помнишь, мы в похожем ехали с тобой утром первого января в Литве? Ты, точно так же сняв очки, дала мне их в руки. Помнишь?

Её молчание напомнило ему, что он одинок в памяти о том новогоднем дне: