Александр Олсуфьев - Конторский раб

Тот недовольно поджал губы, поводил пальцами по строчкам и кивнул головой, потому что пересчитывать самому, наверняка, совсем не хотелось.

– Хорошо, раз вы считали, то пусть будет двадцать, – и, не останавливаясь, сразу же обратился ко мне, словно я был продолжением этих таинственных «двадцати тонн». – Александр мы приняли решение перевести вас в отдел Татьяны Марковны. Богдан Осипович сказал, что вы недостаточно заняты у него.

«Вот, сволочь «дед», сдал… Избавиться решил, старый хмырь», – подумал я, а вслух сказал, голосом ровным, без напряжения:

– Ну, загрузка моя определяется им самим, так что с него и спрашивайте.

– Ну, это мы с него и спросим, – с хищными интонациями в голосе заметил Михаил Сергеевич, – а вам нужно будет перейти в отдел Татьяны Марковны. У нее много работы, нужно помочь девочкам.

Сидел я в этом отделе, когда стола у меня не было. Эти «девочки», которые не справляются и заняты дальше некуда, все предпенсионного возраста, гоняют бумаги между своими столами, как кот мышей, я так и не понял тогда чем они были заняты, а тут сама судьба посылает мне возможность разобраться в хитросплетении деловых отношений в этом отделе… Но… мне туда не хочется…

Подобные отделы с женским коллективом для таких, как я, хуже могилы. Лично я не понимаю собравшихся там женщин, что каждый день прибегают в эту контору, чтобы спрятаться от белого света в четырех стенах и убивать свое драгоценное время, перебирая бумаги, составляя таблицы, добывая какие-то цифры, раскладывая их, сводя и разводя их по таблицам… Похоже что дома их совсем не ждут… Либо очень ждут, но они спрятались за конторскими делами от домашних дел, что повсеместно считаются занятием однообразным, скучным, о которых говорят, что это рутина. И дома, следовательно, не кормлено, не готовлено, не убрано, и это вызывает у домашних постоянное раздражение, от чего тоже хочется сбежать – вот они и убегают.

Хотя, может, и нужда заставила кого-то из них пренебречь делами семейными и подзаработать, прислуживая в конторе, но тогда положение еще хуже.

А «вождь» девочек так и вообще деспот. Достаточно взглянуть на ее мясистое лицо, с тонкими, вздернутыми бровями, словно она пребывает в состоянии постоянного возмущения, с маленькими кабаньими глазками, под тяжелыми веками с толстым слоем грима, с губами, что превращаются в нитку, когда ей что-то не нравится или, наоборот, распускаются, как мясистый цветок.

Такой человек привык властвовать в своем отделе с деспотической самоуверенностью, он не допускает и намека на неповиновение, там все делается в соответствии с ее распоряжениями, желаниями, понятиями и капризами. Перед всем, что не исходит от нее лично, дверь закрыта. Распоряжения руководства для нее святы и обязательны к исполнению, дальше она разбивает все эти приказы, распоряжения и указания на составные части, и части эти раздает своим «девочкам».

Все эти «девочки» изучены ею вдоль и поперек, кружатся над бумагами, как маленькие винтики и шестеренки в ее собственном механизме, и к определенному сроку каждая возвращает свой маленький результат, все это затем собирается в единое целое и отправляется наверх.

Прекрасно, скажете вы! Так и надо… Но я не хочу быть там ни маленьким винтиком, ни шестеренкой. Вот беда – не помещаюсь в «гнездо» отведенное ей под винтик или под шестеренку. Создала для себя царство внутри другого королевства, и сама же поверила в эту иллюзию, и никого даже близко не подпускает. Смотрит на свое творение изнутри, а как оно выглядит снаружи – ей до этого и дела нет. Плевать, что выглядит оно убого и серо.

Однако, жизнь имеет одно свойство – она постоянно меняется, хочешь этого или нет. А любое новшество – для нее опасность, потому что сама она уже давно перестала учиться, и человека, приносящего с собой новые идеи, новые решения, разные усовершенствования, воспринимает, как разрушителя своей системы и претендента на свое место, а, следовательно, как врага. Вся ее система управления основана на простом правиле – подавляй любую инициативу, если она не исходит от нее самой и не приносит для нее лично никакой пользы. Сохранить свое начальственное место в отделе, а если и повезет, то подняться повыше – вот цель ее существования.

Но у нее на пальце широкое обручальное кольцо, которое она давно уже не снимает – кольцо по краям слегка закрыто кожей, оно как бы вросло в плоть… Вообще-то я не понимаю тех мужиков, что умудряются сосуществовать с такими женщинами. Может быть в семейном кругу, у домашнего очага, так сказать, что по нынешним временам имеет форму кухонной плиты, она превращается в ангела, существо любящее, нежное, послушное, но… лично я сомневаюсь. У меня-то подобные представительницы противоположного пола ничего, кроме отвращения, не вызывают, и скрывать я это не собирался, а она мои негативные флюиды уловила, и поэтому антипатия была взаимной.

Я немного знаком с женской натурой, поскольку был женат два раза, и один из них продолжается до сих пор, и могу сказать, что в основе такого поведения, как правило, лежат две черты человеческого характера: лень и практичность. Да, вот такое странное, на первый взгляд, сочетание лени и практичности, что соединяясь в разных пропорциях лежит в основе поведения, называемого «женской логикой», над которым некоторые, примитивно мыслящие граждане, имеют обыкновение посмеиваться, а не следует, нужно наоборот приглядеться повнимательнее, поизучать поближе, может чему-нибудь и научатся.

И вот в это место хотят меня переложить, словно я вещь какая-нибудь, не поинтересовавшись ни что я умею делать, ни чему я обучен, ни чем бы хотел заняться – просто перебрасывают с одного участка фронта на другой, словно идет война. Ну, про «фронт» – это я погорячился, но все равно неприятно.

И что меня там может ожидать, исходя из моей теории про лень и практичность? А то, что все мелкие дела, что звучит несколько странно, если принять во внимание чем они там вообще заняты, будут переложены на меня, как на «элемент с невысокой загрузкой», и мне придется заниматься черт знает чем. И стоило ли для этого учиться, сдавать экзамены, хоть это и было так давно, что и вспоминать тяжело, делать какую-то карьеру, стараться, надрываться, чтобы вот так, попав между этими двумя типами, превратиться в веник, которым будут выметать всякий мусор? Для меня ответ ясен.

И еще там будут следить за каждым моим движением, за каждым шагом, поскольку я единственный представитель противоположного пола, раздражающего своей непокорностью. Будут за моей спиной обсуждать в чем я пришел, как и с кем говорил, как выгляжу, как пахну, как ботинки шнурую, почему под глазами мешки или синяки, почему лицо опухшее – пьет, наверное, стервец, почему здороваюсь не так или совсем не здороваюсь… и это не один день или неделю, что можно перетерпеть, это день за днем, месяц за месяцем, а если Петр Степанович не примет никакого решения, то я вынужден буду сидеть там год за годом, и начальником, распоряжающимся мной, словно вещью, и моей жизнью заодно, будет вот эта бабища, от которой меня уже тошнит – тиран в юбке.