Елена Колина - Моя подруга Лиля

Уже был голод, была разруха, почему они не уехали? Ни тогда не уехали, ни позже, пока еще было можно? Не уплыли на пароходе, как Эльза, не бежали по льду Финского залива, как Шкловский, не отбыли в «научную командировку» навсегда, как Якобсон? Почему они не эмигрировали?

Нет, конечно, очевидный ответ на этот вопрос – потому что футуризм, левое искусство было на коне в большевистской России. Брики принадлежали к левому искусству, и зачем им эмигрировать?.. Но это именно что очевидный ответ. На самом деле Брики ничему не принадлежали, Брик принадлежал себе самому, а Лиля принадлежала Брику. Они не были «людьми искусства», как Маяковский. Он – поэт, и этим исчерпывается его сущность, занятие и способ заработка. А Брики просто были рядом с искусством.

Что-то они хотели иметь в Советской России, что?..

Например: Брик, такой здравомыслящий, такой хороший аналитик, предвидел, что Маяковский станет главным, «первым пролетарским поэтом», и их жизнь при нем будет лучше, чем нищета за границей. Лучше быть идеологом культуры в России, чем таксистом в Париже. Но если Брик был такой провидец с Маяковским, то отчего же он не предвидел террор? Они с Лилей не погибли, но ведь могли погибнуть. Почему же они остались в России?

Да очень просто – эти люди любили «интересное». «Интересное» для них было очень важно, важнее многого, нужно отдать им справедливость. «Как-то, отвечая на вопрос, что он больше всего любит делать в жизни, Брик сказал: „…рыться в книгах, думать и говорить о проблемах искусства, прийти человеку неожиданно на помощь…“» Интереснее быть идеологом культуры в России, чем таксистом в Париже. Интереснее быть с Маяковским, чем нанизывать бусы из макарон в Париже. Брики были с большевиками, потому что с большевиками им было интереснее.

Это может быть так, а может, и не так… Часто бывает, что мотивы не настолько осознанные, не такие четкие, не такие глобальные, а так, вроде бы незначащая мелочь… К примеру, Брик просто не хотел бросать свою огромную библиотеку?..

Брики и Маяковский уехали в Москву. Москва стала столицей, а Петроград стал политической провинцией. Все самое главное теперь происходило в Москве. Конечно, семейным стратегом был Осип, но кто из них троих заторопился в Москву? Кто ринулся вслед за главными и за интересным, кто не пожелал ждать, пока Петроград окончательно затихнет, захиреет, превратится в культурную провинцию?

В Москве при помощи Якобсона Лиля, Осип и Маяковский поселились в крошечной комнатке с камином. Маяковский описал ее в стихах: «Двенадцать квадратных аршин жилья. Четверо в помещении – Лиля, Ося, я и собака Щеник».

И эта двенадцатиметровая комнатка больше всего говорит о том, что это именно была семья! Потому что при всей трогательности этого описания, как будто для детей, поневоле возникает такой же детский, непосредственный вопрос – а где они спали, втроем? О господи, где, где… Там стояли две кровати и раскладушка.

А как в этой комнатке могла происходить интимная жизнь Лили и Маяковского? Ну как-то происходила. А как происходит интимная жизнь, если это другие трое – муж, жена и взрослый ребенок или муж, жена и бабушка?

Так что «двенадцать квадратных аршин жилья» без иронии подтверждают: это была настоящая семья, как-то они прилаживались к такой жизни, и все.

Лиля, Осип и Маяковский втроем переживали голод и холод, топили камин чем придется. В квартире не работали водопровод и канализация… Это что же, у них не было туалета?..

Маяковский описал, как они ходили в уборную на Ярославский вокзал, пешком через всю Москву. Но в стихах это одно, а если вдруг заболит живот или еще что-нибудь… Как без туалета и без воды?..

Голодали, как все тогда, каждый пытался что-то придумать, добыть что может.

Один раз Лиля поменяла свой жемчуг на мешок картошки. В другой раз придумала переписать от руки «Флейту-позвоночник» с посвящением себе («Посвящается Лиле Юрьевне Брик»), а Маяковский дополнил самодельную книжку своими рисунками – и продали букинисту, купили еды. Маяковский – кормилец.

Маяковский: «…Только в этой зиме понятней стала мне теплота любовей, дружб и семей». Голодные, замерзшие, не очень чистые, но впервые по-настоящему вместе.

Как у всех любящих друг друга людей, у них был свой нежный домашний лексикон. Лиля: «Мы стали звать Владимира Владимировича Щенком». Не то чтобы это интимное какое-то словечко, для каждого было прозвище, никто не исключен из нежности, у них все нежности на троих. Лиля – Киса, Маяковский – Щенок, а Осип – Кот. Раз Лиля киса, то он кот. Коту, кстати, уже за тридцать. Брик слишком серьезен, чтобы быть каким-нибудь Львенком, Лисенком, Хоречком.

Все трое подписывали свои письма друг к другу рисунками – разлапистый щенок, задумчивый кот, хорошенькая кошечка. У Лили была потом специальная «кошачья печать» для писем «зверикам». Такая Лилина ребячливость обаятельно сочеталась с ее железной волей – зверики, немедленно сделайте все, как я велю, а то ваша Киса так вас исцарапает, что своих не узнаете!

Прозвища членов этой кошачье-собачьей семьи так удивительно точны, что можно было бы больше ничего о них не знать.

Киса и Кот – одной породы, а Щенок другой породы. Щенок думает: «Хозяин за мной ухаживает, кормит меня, наверное, он бог», а Кот и Киса думают: «Хозяин за мной ухаживает, кормит меня, наверное, я бог». Щенок привыкает к людям, Кот и Киса – к месту. Щенок не может без хозяев, зависит от них, вьется под ногами, просит ласки и внимания, страшно предан и бестолково лижет руки.

Киса ходит сама по себе, в ласке нуждается, но с хитростью.

А Кот? Он в усы усмешку прячет, усмехается в усы, ловит нас на честном слове, на кусочке колбасы. Кот – отстраненный, не может безоглядно любить Кису, как Щенок. Кисе тоже не позавидуешь: всю жизнь любить и мириться с отчужденностью.

Лиля про Маяковского и собаку Щеника: «Оба – большелапые, большеголовые. Оба носились, задрав хвост. Оба скулили жалобно, когда просили о чем-нибудь, и не отставали до тех пор, пока не добьются своего. Иногда лаяли на первого встречного просто так, для красного словца».

В этих словах разгадка характера их интимных отношений. Не пошлое «что он мог у нее просить, не еду же, тогда что, любви?» Маяковский мог просить у Лили сто миллионов вещей, которые бывают в совместной жизни, – подвинься, пойдем, давай пить чай… Но и их интимные отношения были такие же: он «просил», она не соглашалась, он «не отставал», а она соглашалась или нет. Тщательно отмеренная кошачья ласковость и щенячьи горячие поцелуи без счета, без меры.