Эмануил Бланк - Сочинения. Том 1. Антидепрессант

Обложившись учебниками, последними журналами и пособиями, папа, как всегда, пристраивался неподалеку и начинал составлять бесконечные планы уроков. На куске старой панели ДСП, как называли древесно-стружечную плиту, обитую невзрачным пластиком, он умудрялся писать тексты своим удивительно красивым каллиграфическим почерком.

Свой «письменный стол» отцу приходилось каждый раз устанавливать, засовывая этот обрезок ДСП в узкое пространство между подоконником и чугунными батареями отопления. В таком положении папа высиживал по нескольку часов кряду. Зимой, когда батареи были слишком горячими, он прикрывал их какими-то старыми простынями или полотенцами.

– Передай привет папе!, – видя блестящее решение очередной тяжеленной задачи и понимающе улыбаясь, Этя Ароновна похлопывала по плечу и давала следующее, ещё более трудное задание, снова казавшееся неподъемным.

Очень бы хотелось рассказать ей, пояснить, как-нибудь, намекнуть, что все это порешал именно я, решил самостоятельно, без чьей-либо помощи. Однако зародить хотя бы малейшую тень подозрения в папиной несостоятельности, было совершенно невозможно.

Стёрлись в памяти громкие победы в городских, республиканских и прочих олимпиадах. В суете-сует поблекли защиты диплома с отличием и диссертации, многочисленные достижения в других жизненных коллизиях, казавшихся, в ту пору, значительными.

С благодарностью вспоминается и тот любимый волшебный письменный стол, помогавший во множествах локальных поединков с самим собою.

Однако кусок старой древесно-стружечной плиты, выполнявшей роль подставки, с поцарапанным во многих местах светлым пластиком, на котором писал мой дорогой папа, запомнился навсегда, во всех подробностях…

Физическая работа в пустыне, на открытом изнурительном белом солнце, имела свои особенности. Делать необходимо было все медленно- медленно, степенно, никуда не торопясь.

Малейшая суета, нетерпение, активное движение, тут-же наказывались обильным потоотделением и резкой потерей мощности. Мысли, вслед за движением, также приобретали особую неспешную длительность, важность и глубину.

Кайло было тяжелым, но удобно-двусторонним. Сильными монотонными ударами, кирка постепенно вгрызалась в раскалённый каменистый грунт своим крепким металлическим рогом – удлиненной острой стороной.

Затем наступала и тяжкая очередь мотыги, что украшала другую сторону инструмента. Медленно-премедленно, она расширяла фронт работ и откалывала, отдирала, отвоевывала у пустыни все новые и новые частички.

Надрывался я не за деньги, а по свободной собственной прихоти, пытаясь расчистить и благоустроить хотя бы часть участка – относительно большого пустыря в тридцать соток, раскалённого солнцем до полной невозможности. Это горячее сухое пространство вплотную примыкало к ограде моего Нетивотского дома.

В соответствии с генпланом развития территории, там должен был находиться небольшой магазин. Однако все работы отложили. Сначала, на год, затем, на целых два.

Тем временем, место густо заволокло строительным мусором от многочисленных ремонтов ближайшего жилья. Скопились целые горы выброшенной старой мебели, диванов и прочего хлама, имевшего особое свойство размножаться и жадно захватывать новые жизненные пространства.

Основную гору мусора убрали быстро, сразу после целой стаи фотоснимков, отщелканных мною в порыве крайнего раздражения. Кому понравилась бы куча строительных и прочих отходов, скопившихся у самых окон?

Фотографии я продемонстрировал Ихиэлю – нашему городскому начальству, незамедлительно пригнавшему, и бульдозер, и самосвал, и пяток рабочих по уборке, в придачу.

Однако, к великому сожалению, народ в округе привык именно к этому месту! Привык, воровато оглядываясь, сносить и сбрасывать туда всяческий ненужный хлам. Особенно вечерами, когда наш городок погружался в темень южной ночи.

Почти исчезнув с лица земли, свалка, мстительно улыбнулась, оживилась, подняла голову и, потихоньку увеличиваясь в размерах, вновь стала неумолимо подползать к нашему двору.

– Как же быть? Как отучить народ от закреплённой многомесячной привычки?, – подумалось, когда увидел очередной крупнотоннажный грузовик, приземливший на пустыре, около моего жилища, новую порцию строительного мусора. И это, несмотря на многочисленные таблички, угрожавшие нарушителям экологии самыми разнообразными карами.

– Конечно, к людям необходимо обратиться от всего сердца, а не сухим канцелярским языком, – начал размышлять я, придумывая прочувствованный текст воззвания к гражданам и гражданкам. Призыв получился замечательным. Как в старые добрые революционные времена.

– Проберет! Как пить дать. До самых печёнок приберёт, – радовался оптимистичный Эзра – мой близкий нетивотский приятель. Настоящий вопль души получился забористым. Не только и не столько потому, что был прикреплен на заборе.

Текст, конечно, привлёк внимание, но не так, как планировалось. Теперь, весь хлам, – О, ужас!, – стали сносить прямо к объявлению, то есть, к нашей незамысловатой изгороди, где и красовался образчик моего продвинутого эпистолярного жанра, написанного на русском и иврите.

– Тебе надо, ты и убирай!, – отфутболил одесским советом сосед, двор которого, также как и мой, граничил с проблемной территорией

– Бюджет городка не позволяет каждый день направлять рабочих на уборку, – жалостливо качал головой Цион – доброжелательный заместитель мэра

– Да плюнь и разотри!, – призывали смириться мудрые аксакалы

– Все равно, вечером снова принесут, обязательно принесут.

Да. Убеждался все больше, что новый старый хлам, неумолимо стекавший в точку Вселенной, рядом с моим домом, как вода во время зимних дождей, никогда не переведется.

– Кончай надрываться, – увещевали зеваки, проходя мимо меня – придурка, упорно машущего кайлом на раскалённом воздухе.

Капли пота, нет, не капли, а бесконечные струйки, разъедали глаза, насквозь пропитывали одежду, растекались по рубашке и брюкам.

Тяжело, но упрямо, вживался я в размеренно-бесконечный ритм, той, совершенно бесполезной работы, воображая себя, то рабом в Египте, то Гераклом, очищавшим Авгиевы конюшни, то каторжником на Бухенвальдских каменоломнях, где любая остановка грозила немедленным уничтожением.

Казалось, что многое, если не все, оставалось по-прежнему. Как и прежде, мусор, что убирался и с превеликим упорством отодвигался к самому дальнему краю пустыря, на следующий же день, радостно возвращался, убивая все новыми и новыми порциями. Битва часто балансировала, подходила вплотную и, казалось, вела к неизбежному проигрышу. Однако, мало-помалу, изменения стали происходить.