Сабит Алиев - Мой дом Шуша

Кажется, что и подобным мне людям выдалась та же доля – испить чашу, наполненную ядом. Такой яд не убивает сразу, а остается внутри, постепенно разлагая твои разум и душу.

Это была настоящая война, где силы изначально были неравны. Где «они» хотели уничтожить нас, азербайджанцев.

Сегодня я понимаю окончательно, что мир, в котором мы тогда жили, был воздушным замком. А мы думали, что живем за каменной стеной. Ни разу до того даже холодные зимние дни не тревожили наше теплое уютное существование. Сегодня от прошлого у меня не осталось ничего, кроме того, что я несу в памяти. Я предоставляю слово моим воспоминаниям и начну сначала.

Наш кирпичный дом был большой, двухэтажный, похожий на неприступную крепость. Он стоял пятым по нашей песчаной улице, с маленькими окнами, из которых я любил смотреть на горы – особенно зимой, когда выпадал снег. Его цвет не изменился за много лет с тех пор, как мой отец построил этот дом. Во всяком случае, отец часто повторял это. Наш дом умер, когда мы покинули его. Так происходит со всеми домами.

Город, в котором я родился и вырос, – мирный городок с четким социальным расслоением, мир без суеты. Город, где можно было посетить театр, увидеть со вкусом одетых женщин в ярких платьях, мужчин в папахах. Казалось, именно в этом городе мастера могли создать очаровательное изящество из ничего. В их одежде, хоть они жили небогато, всегда были заметны продуманность, опрятность и вкус. В них сквозила поэтичность, индивидуальность, и каждый был горд за свое происхождение. Тонкое чувство вкуса, присущее им сызмальства, проявлялось в самых незначительных мелочах: простые люди пили чай только из стаканов «армуды», традиционный хан – плов, готовили из элитного сорта риса «басмати», который выращивают в Индии.

Местные поэты писали стихи безупречным почерком на самой лучшей бумаге. Никогда, даже в самой большой спешке, они не позволяли себе зачеркнуть слово, это считалось дурным тоном для поэта. Музыканты играли на балабанах (дудуках), изготовленных только из абрикосового дерева. Их звук можно было услышать на каждой улице.

Этот город, Шуша – колыбель азербайджанской культуры. Он славился своими искусствами: литературой, музыкой, архитектурой. Это был поющий город. Музыки тут было больше, чем во всем мире. Чудо-цветок «xari bul-bul», который произрастает только в одной местности и не приживется на любой другой земле. Легендарный «Джыдыр дюзю» (поле скачек) с его неповторимой природой, где соревновались знаменитые карабахские скакуны. Неприступные скалы, крепость, построенная ханом Панах Али-Беком, мавзолей великого поэта 18 века, визиря Карабахского ханства Моллы Панаха Вагифа.

Поднимешь голову, и перед тобой горы, горы… Тропинки, бегущие куда хотят: то прямо, то огибая скалы, то вглубь, то в небо, к облакам. Старики любили, прищурив глаза, показывать на эти тропинки, и каждый из них поведывал свою историю. Иногда вздыхали:

– Ах, если бы эти тропинки могли говорить, если бы они могли свидетельствовать…

О, Аллах, а какой там воздух! Хрустальный, чистый, утоляющий жажду, наполняющий каждого радостью. Приезжие слегка пьянели от него и улыбались, будто навеселе. Повсюду царили чистота и строгий порядок. Люди жили и умирали здесь со счастливыми лицами. Нигде в мире жизнь не была такой естественной, где человек был бы частью живой природы. Сейчас я с досадой и со слезами вспоминаю этот город красоты и молодости, город, которого больше нет в первозданном виде. И, быть может, никогда ему не вернуть той красоты и беззаботности. Однажды железная рука схватила этот город. Даже самое большое личное горе так не потрясало меня, не приводило в такое отчаяние, как падение этого города. Суждено ли ему когда-нибудь дать потомкам то же, что он дал мне?

Не знаю.

Знаю, что это не только мое горе – это беда всего народа.

Люди жили беззаботно. Не могу припомнить, чтобы хоть раз кто-то из местных бежал по узким улицам или шел с явной поспешностью. В этих местах спешка считалась излишней. Какие бы трагедии ни случались вокруг, мы наивно думали, что это не коснется нас и не разрушит нашу надежную жизнь.

Сдержанность этих людей покоряла каждого, кому удавалось узнать их близко. Сейчас, через много-много лет, когда я пытаюсь воскресить в памяти их облик, понимаю, что забыл некоторые лица. Взрослые, с кем я общался, соседи, учителя, приезжие… помню только их силуэты, неторопливую походку, негромкие голоса.

Жителям даже в самые черные ночи не могло присниться, как опасны «соседи» и сколько испытаний они принесут им.

А какими доверчивыми были жители моего города, как по-детски весело встречали они каждого гостя, принимая его как родного! Мой город не разбирал, где восток, а где запад, где верх, а где низ. Повсюду жилось радостно. Каждая прогулка приносила удовольствие. Можно было зайти в любой дом без приглашения, в любую чайхану без гроша в кармане, – тебя угощали чаем с чабрецом и восточными сладостями.

В семье нас было четверо. Я, мои родители и бабушка Хырда Нене. Правда, у меня была и сестра на год младше, Натаван. Помню ее хрупкое нежное лицо. Она болела ревматизмом в очень тяжелой форме и передвигалась только с помощью палки. Отец сделал ей палку своими руками, выкрасил ее разноцветными красками. Сестра умерла, когда мне было пять лет. Позже, когда я заговаривал о ней, родители тут же меняли тему; очевидно, разговор об утрате любимой дочки был непосильным.

Самыми счастливыми для меня остались годы, когда отец, мать и бабушка были еще живы, когда мы всей семьей вместе с ближайшими соседями собирались у нас во дворе за чаем, и взрослые вели разговоры, которых я тогда не понимал. Наш самовар был предметом восторга. Он по-настоящему кипел. уютно урчал, пускал струи пара. Чай, сахар «набат» у нас всегда были в изобилии.

Шум речки, которая бежала недалеко от нашего дома, лай собак. А за рекой поляны, заросшие по пояс цветами, такими душистыми, что от них могла разболеться голова. И вот уже ночь, а ты все еще сидишь у костра… Голову поднимешь – звезды на небе освещают землю…

После отец вносил меня, сонного, в дом. Отец – высокий бородатый человек с большими руками и железными пальцами. Ими он легко сгибал серебряные монеты. Отец не боялся ни Аллаха, ни черта, ни смерти. Он говорил, что все беды от людей, Аллаху не до нас, Он занят более важными делами. Отец выкуривал две, иногда три пачки сигарет в день. Будучи мастером на все руки, плотником и учителем труда в школе, он всегда помогал родственникам и знакомым.

А утром, когда солнце еще не успевало прогреть землю, я, вскочив с постели, бежал босиком к маме, крепко обнимал ее, целовал, шепча ласковые слова. Мать, взмахивая над столом скатертью, каким-то чудным образом успевала тоже целовать меня. Затем торопливо готовила мне завтрак.