Сергий Чернец - Наблюдения жизни. Рассказы с картинками

Истинная вера не терпит и не сочувствует никаким проявлениям магии, гадания и суеверия, всё это – грех. Христианство исключает всякую связь с магией. Колдуны используют священные предметы: кресты, иконы, святую воду, свечи и т. д. Только верующие должны твердо знать: ни Бога и ничего божественного в магии нет.

Глубина кризиса как экономического, так и политического напрямую соответствует степени развития отдельных видов магии: предсказаний судеб, гаданий, появление «спасателей» и всего того, что с легкостью влияет на сознание доверчивых людей. Разные колдуны, «целители», биоэнергетические умельцы появляются ныне в необычайном множестве. А народ, не наставленный как следует в своей вере, становится легкой добычей лжецов.

Человеку вообще присуща такая особенность: чем вещь таинственней, тем она притягательней. Оттого люди начинают восхищаться некоторыми фокусами колдунов и безоглядно им доверяют. Им интереснее послушать какую-нибудь деревенскую бабку (типа Ванги), а не священника в Церкви, Епископа или Патриарха. К сожалению, за свое легковерие приходится дорого платить и не столько материальными потерями, но, чаще всего, непоправимым вредом, нанесенным душе.

И в Ветхом Завете написано осуждение всякой магии: суд был строгим: «Ворожеи не оставляй в живых» – (Исход 22: 18), так написано.

По канонам Церкви тоже предусматривается наказание за обращение с магией и с гадалками: правило 83 святого Василия Великого осуждает на шестилетнее отлучение от Причастия и покаяние ежедневное. А приверженцев, самих магов – полное отлучение от Церкви и покаяние на протяжении всей жизни, а Причастие таковым дозволено только перед смертью (61-й канон Лаодикийского Собора).

Такова позиция Церкви. Но сегодня, к сожалению, царит недопустимая толерантность. Это свидетельствует о недостаточном понимании сути и опасности магии со стороны самого некоторого священства, а также и со стороны паствы, верующих. Ослабла ревность за чистоту веры Православной!

– Вот и вот, – согласился Букин. – Может поэтому я еще всё неверующий. А то – по закону все правильно всегда. А как у нас законы соблюдают. Все нарушают.

– Да. Конечно, – и Иван Иваныч чем-то расстроился.

Уснули они в эту ночь под серым небом теплой летней ночи, обдуваемые легким ветерком, освещенные небольшими язычками пламени потухающего костра.

Суровой зимой случилось несчастье. Заболела его старуха-жена. Антон Павлов хороший был мужик, печник, известный на всю округу мастер, и, в то же время, знали его как первого пьяницу во всем нашем районе.

Нужно было ехать в больницу, в посёлок, километров 20. А дорога ужасная, если ехать через лес; полями, в обход, дальше было – 30 -35 километров и метель началась к тому же, но он поехал по ней.

Взял Антон Павлов у местного фермера лошадь с санями еще в обед. И то, – фермер этот пожалел нашего пьяницу после долгих слезных его уговоров. Да и выделил он дряхлую слабосильную кобылку, которая до края деревни, до дома Антонова, что на окраине, плелась еле-еле. «Пока суть да дело», одел Антон старуху свою и вынес из дому, да закутал одеялами в санях, – дело склонилось к вечеру. А метель-то не унималась, и дороги все занесло. Едва выехал Антон на поля вдоль лесного массива, где и была дорога в район, прямо навстречу ему ударил резкий холодный ветер. В воздухе, куда ни глянь, кружились целые облака из снега, и не понять: идет ли снег с неба, или ветром с земли его поднимает и закручивает. И лошаденка пошла медленнее, вся энергия её уходила на вытаскивание ног из глубокого снега занесенной дороги. Антон же торопился. Он и подпрыгивал в санях, и то и дело хлестал по лошадиной спине и бормотал и бормотал, разговаривая с затихшей старухой.

– Ты, Алена, не плач, не горюй сильно… – бормочет Антон – Потерпи немного. В больницу приедем, бог даст, и быстренько там тебя это… Поставит тебе там врач укол, или таблетки дадут или может спиртом разотрут бока-то… Врачи уж постараются. Вот темнеет уже, ну и что… В больнице-то должны быть дежурные врачи. Ну, поругают меня, что поздно привез, выпимши, мол, опять… Там уж все меня знают, сколько раз по пьянке меня возила, сама же знаешь. Но помогут же, не выгонят, чай… —

И Антон хлестал лошадь и, не глядя на старуху, продолжал бормотать себе под нос:

– Кто ж меня, алкаша-то, не знает. И ноги ломал по пьяни и руки… Ну уж, как ругали-то меня всегда и сестры больничные… Даже на лечении умудрялся нажираться. Но все они добрые, медсестры-то… Помогут непременно…

Проехал он, было, и лес стороной, и видны вдали были огоньки поселковские сквозь снежную бурю. Что-то почуяв, Антон опустил вожжи и задумался. Оглянуться на старуху он не решался. Давно уже прекратились стоны её под одеялом. И спрашивать её и не получить ответа тоже страшно. Наконец, чтоб покончить с неизвестностью, он, не оглядываясь на старуху, нащупал под одеялами её холодную руку. Поднятая рука упала как палка жестко.

– Померла стало быть. Вот тебе комиссия! —

Когда работу свою над печами он заканчивал, по молодости, всегда приглашалась «комиссия» для осмотра пригодности и оценки его труда, – вспомнилось ему, вдруг. А тут и осматривать было нечего. Решительно.

– А ведь она по людям ходила! Богатеньким, и по огороду помогала и уборку в их коттеджах делала. Всё денежки зарабатывала: там 500 рублей, там тыщу… —

«А он бездумно пропивал и пенсионные свои деньги, вот был идиот!» – думал Антон – «И заработки свои, часто, не доносил до дома, оставляя в пивной того же райцентра».

Лошадь, между тем, шла себе к поселку.

– Ей бы еще пожить лет с десяток, а то, небось, думает, что конченный я алкаш. Мать пресвятая Богородица! Да куда ж теперь я, к чёрту, еду? Теперь не лечить надо, а хоронить. Поворачивай. —

И Антон дергал поводья, неизвестно куда поворачивая и направляя лошадь. Метель почему-то гуще и гуще закидывала снегом всю округу, но Антону всё уже было нипочем. Слезы застили ему глаза. Никакой видимости вокруг не было. Путь лошади становился с каждой минутой все хуже: то кусты царапали Антона за рукав, цепляя ветками. Он опустил голову и мерз, давно оставив поводья и не шевелясь. «Лошадь сама дорогу найдет, – думал он в дреме – поспать бы теперь… Впереди похороны, поминки там…, отдохнуть надо»

Антон закрыл глаза и задремал. Он слышал, как лошадь остановилась, упершись в кустарники у палисадника крайнего дома поселка. «Немного погодя», как ему показалось, хотя времени прошло много. «Вылезти бы из саней и узнать в чем дело» – но во всём теле стояла такая лень, что лучше замерзнуть, чем двинуться с места… И он безмятежно уснул.