Сергий Чернец - Комбинат познания

– Ругаются, ругаются! – сказала Сашка, – Гулять надо, – на улице тепло, солнечно, – а не ругаться.

Температура была нормальной, и после чая мы вышли на улицу. Тут Сашка нашла нам лыжную мазь для оттепели, чтобы лыжи скользили, как в морозную погоду. Все встали на лыжи и пришли к нашей горке. Здесь мы почувствовали себя увереннее. Здесь мы были – «как рыбы в воде».

Мама притихла, она стояла в стороне, а мы демонстрировали ей все наши достижения: мы ездили зигзагами, и с разворотами на полный круг, все вместе, и по отдельности. А Мама смотрела на нас и молчала. Да и сказать ей было нечего: на лыжах мы были «ассами».

Гордые и счастливые мы шли домой к вечеру. Мы чувствовали себя победителями. Мама нам явно завидовала.

– Раньше я тоже умела, – сказала она Сашке, – а теперь… – И она махнула рукой. Лицо у неё стало немного грустное и махнула она так, что мне стало её жалко: всё учится и учится, сколько себя помнила Мама всё училась.

– Ты приезжай почаще, мы тебя вмиг научим, – сказала я Маме.

– Вмиг научим, – хором подхватили Юрик и Сашка. Мама внимательно посмотрела на нас и ничего не сказала.

– — – — – —

Вот и всё.

И вот мы уезжаем. Юрику пора было на работу, отпуск заканчивался. Сашка была грустная.

– Замечательный был отпуск, – всё говорила она, несколько раз повторяя – просто замечательный.

Я считала, что грустить не надо, – ведь мы ещё приедем. Юрик молчал.

– Правда же, мы ещё приедем? – приставала я к нему.

Юрик молчал.

И мне тоже сделалось грустно, – наверное, больше не приедем!

Кант был, несомненно, великий мудрец и с удивительной тонкостью он составил систему – 1 в которой сохранялись и внешний мир, независимый от человеческого разума (то есть присутствовал материализм), и 2 первенство духа в построении мира, то есть господствовал идеализм.

Он расположил всё известное в науке в его время в таком хитром порядке, что не было ничего лишнего и ничего не забытого. И картина познания представала в технологическом процессе в виде очень узкого потока, текущего в строгом бетонированном русле – «раз и навсегда, только так, а не иначе».

Как и многие философские системы, кантианство оказалось, в своем роде, дефектной ведомостью знаний человеческих. По дефектам философских систем можно видеть дефекты точного знания, дефекты науки на протяжении истории.

Обладая очень небольшим количеством сведений о природе мира, люди всегда нуждались в их обобщении, в их объединении. Им хотелось обязательно составить общую картину мира и увидеть в ней не только сам мир, но и своё место в нём. Им приходилось фантазировать, латая домыслами чудовищные прорехи в точных знаниях и люди обращались к богам тогда, когда никакие фантазии уже не помогали свести концы с концами. Создателям этих систем казалось, что им удалось нарисовать истинный портрет мира. А последующие поколения, вооружённые бОльшим опытом, разглядывали этот портрет и отмечали все наивности, все неточности и всю неполноту этой картины мира от философии, какой бы «новой» она не была.

Последняя философия рассматривала природу, солнечную систему и космос – в его развитии, в его становлении. Но человеческое сознание, наш разум тоже должен иметь историю…

Разум нельзя принимать как нечто раз и навсегда данное нам. Нельзя считать извечными априорные принципы познания, то есть то, что внедрялось в мозг и формировало мозг на протяжении огромных периодов существования жизни.

Каким способом гравировала природа свои законы на мозговой коре в виде извилин, каков механизм передачи от поколения к поколению этих «априорных» принципов – мы пока не познали.

Но мы знаем, что не чьи-нибудь, а только и именно черты природы отштампованы в нашем сознании. Приземлённо, Бертран Рассел утверждает даже, что кантовское представление об априорном пространстве, абсолютно пустом и бесконечном, могло возникнуть в мозгу человека, который живет на равнинной местности, вроде той, где расположен Кёнигсберг. «Я не вижу, – пишет Рассел, – как обитатель альпийских долин среди гор мог бы принять такое представление о мире».

Вот ведь какой «материалист» этот Рассел! Если следовать тем же путём идей, можно было бы заключить, что именно в альпийских долинах среди кривого горного рельефа должно было возникнуть представление о пространстве, обладающем кривизной.

– Ну конечно! – мог бы сказать на это сэр Бертран. – Так оно и получается. Понятие пространства, обладающего кривизной, было введено в физику именно в альпийских долинах: Эйнштейн жил в Цюрихе и Берне, когда писал свои первые работы по теории относительности! —

Получается забавное развитие идеи о похожести творения на творца: житель равнин – одна физика, житель гор – другая! Но можно предложить ещё одно звено в цепи подобных рассуждений, например, спросить:

– А что же остаётся на долю жителя лесов? —

– Ха-ха! – могли бы нам ответить. – В лесу есть трава, кустарник, подлесок, кроны деревьев – миллиарды листьев заполняют всё, что видит глаз. Не так ли заполняют всё пространство и всё время «мировые точки» в четырехмерном пространственно-временном континууме, который был предложен Г. Миньковским и явился геометрической интерпретацией нового представления о мировом пространстве и времени.

И тут имеет место одно психологическое явление: выводы остаются, опыт забывается.

– Позвольте, – могут сказать нам, – при чём тут психология? Ведь речь идёт о теории познания? Надо ли впутывать сюда психологические факты? —

А философы сами впутывают? Что они считают окончательной и бесспорной истиной? – Не опыт, не практику, нет. Какое-либо суждение они считают имеющим характер полной бесспорности в том случае, если в нашем внутреннем видении мы убеждаемся, что всякое иное суждение вызывает в нас протест, то есть что никакой иной вывод для нас внутренне неприемлем.

Разве это не психология?

Не странно ли: вся история науки рассказывает нам о том, как познание стремилось освободиться от ошибок психики. Были времена, когда все люди «ощущали», что Бог существует? Значит ли это – что Бог действительно есть?

По-видимому, строить науку на основе субъективных, пусть и всечеловеческих, переживаний весьма рискованно!

Когда Коперник предложил считать свод небесный неподвижным и вращение звёзд объяснять движением Земли, это нарушало очевидность, однако тут можно привести аналогии из повседневного опыта, которые могли бы помочь нам примириться с новой теорией: например, всякий, плавающий по морю, знал, что в минуты отплытия по тихой воде кажется, что не корабль, а гавань движется, удаляясь. Представить же, что скорость света не зависит от скорости движения системы или что пространство само по себе может иметь кривизну, раньше было невозможно. А теперь и это превращается в аксиому.