Леонид Савельев - Deus, или Пассажиры жизни

Глаза Лёши в ночи сверкнули, он прижал меня к себе и впился губами в мои. Когда муж уже снимал с меня трусики, я инстинктивно оттолкнула его. Лёша сразу вскочил, заходив по комнате.

– Кто он?

– Его уже нет со мной, да и никогда, видно, и не было, но осталась любовь. Прости. Тебя не было слишком долго.

Муж остановился, в свете луны, а может, Марса, ведь на небо нам смотреть было некогда. По его лицу катились слёзы.

– Знаешь, убийств у нас не так и мало, но все они не из корысти, а из-за ревности и любви. Где мне взять ручку и бумагу? Я не могла не плакать. Все у меня внутри в прямом смысле разрывалось. Показав рукой на секретер, я зарылась в подушку. Постепенно начала кружиться голова, очертания комнаты и пи-шущего за столом Лёши, начали размываться.

– Ты что там пишешь, Лёша?

– Стих. Уже написал… Вот и точка… Меня это успокаивает. Я теперь иногда пишу стихи… Помимо стихов занимаюсь исследованием кошачьих, лучше всех в мире приспосабливающихся животных, которым при любом строе удаётся подчинить себе человека, делая его своим рабом, счастливым от своего рабства.

Последние слова мужа были уже с множеством эха, а сам он растворялся, теряя свои границы. Глаза закрывались и не было сил их удержать открытыми, это была не жажда сна, а какое-то отключение. Как если щелкнули выключателем.

Я проснулась от всхлипываний. Открыв глаза, пыталась вспомнить, что было. Голова была ясная, свежая, но как только я пыталась вспомнить разговор с Лёшей, натолкнулась на какую-то невидимую преграду. Повернув голову на всхлипывания, увидела сидящую за столом свекровь с листком бумаги в руках.

– Танечка. На, прочти. Текст уже уходит. Таня, чернила пропадают.

Взяла исписанный листок, сразу бросилось в глаза, что написано как ручкой, в которой заканчиваются чернила. Уже когда дочитывала стих, первые строчки пропали, как их и не было. Я держала листок, и глазами полными слёз смотрела то на него, то на свекровь.

Умываясь в ручном умывальнике, думала, что пора уже провести воду из колодца, поставить нормальный кран и раковину. Голова немного побаливала, свекровь сидела неподалёку в тени яблонь в кресле-качалке. Приведя себя в порядок, я подошла к ней.

– Мам, слушай. Я вчера Наташу встретила, в одном дворе росли. Она в туберкулёзной больнице работает. Такие страсти мне порассказала… Мам, дай мне всё, что есть по Алексею, я передам ей, она в архив сходит, узнает, может, что-то о его смерти.

(июль – август 2018)

Мы сидели на кухне. На шикарной, огромной кухне моей тётки. Я не люблю, когда так идеально чисто, как в хирургическом кабинете, мне тут неуютно.

– Ну, вот зачем ты, Лен, живёшь? Какая от тебя польза, для чего?

Тетка Оля смотрела на меня поверх очков, на столе, между нами, лежали несколько пачек денег, перетянутых канцелярской резинкой. В глаза смотрела тётка, я отвернулась в окно. Не ожидает. Совсем не ожидает от меня чего – то умного – это явно выражал её взгляд, наверняка так. А денег тут видно до фига, и они наверняка для меня.

– Ты за этим меня звала, теть Оль? – не нужно быть дурой, чтобы не понять, что она даст мне эти деньги, раз они тут лежат. А до фига, денег-то.

– Да, за этим. Ещё дать вот тебе, заодно, деньги, – улыбнулась Оля. Её улыбка сняла небольшое напряжение.

Уже замучилась постоянно думать о деньгах. Считаю всё, точно раскладываю бюджет. Но, бывает, незапланированная покупка порванных колготок ввергает в панику и оставляет без ужина. А тут, видно, очень много денег, если колготками их измерять.

– С чего это вдруг? – посмотрела, всё же, тётке в глаза. Карие. Никогда, оказывается, не смотрела Оле в глаза. Почему?

– У меня из родных только ты да Эдик из тех, кому жить после меня. Мне сейчас сорок пять, Лен, а у меня бабушка умерла в восемьдесят шесть. Я к тому, что могу долго прожить, а тебе нужно сейчас, а не через полста лет. И благодарна ты мне будешь сейчас. При жизни моей благодарна, а не после смерти, когда мне будет уже все пофиг. Правильно? А сейчас я могу тебе дать эти деньги, не стесняя себя. Так почему бы? Вот, возьми, – протянула их и ждала пока возьму в руки.

– Так много теть Оль… ё-моё… спасибо. Спасибо, спасибо, – когда я взяла деньги, чуть не взвизгнула от радости, но быстро взяла в руки и себя, и деньги.

– Пожалуйста. Теперь ответь. Зачем ты, Лена, живешь? Всё же ведь для чего-то. Воробей вон, червяков ест. Червяк для рыбака же – это рыба. Одна будет всю жизнь на кассе в магазине сидеть, другая будет сетью spa салонов, как я, владеть, а третья будет великой художницей, – у Оли на краешках глаз возникли маленькие слёзки.

– Почему художницей? – я поняла, что продолжаю держать деньги в руках и положила обратно на стол, но уже рядом с собой. Успокоилась. Окончательно. Нужно держать себя в руках и быть достойной в глазах Оли, а не радоваться, как глупый щенок.

– Потому… Я рисовала, Лена. Не в детстве, а уже в юности. В художественной школе, затем в училище. Рисовала. Но потом мне раскрыли глаза. На самом деле ни одной женщины-художника нет. Известных, как мэтры и классики, нет таких. Есть художницы, есть их выставки, это есть всё. Но назвать хоть одного художника женского пола сложно, невозможно и немыслимо. Мужская монополия. Вот и мне пришлось заниматься бизнесом вместо любимого искусства. Теперь жалею. Стереотипы. Во всем виноваты стереотипы. Будешь ещё капучино? – тётка даже слегка приподнялась, готовая сразу броситься к кофемашине.

– Нет, мне пора, тёть Оль, я с Катей встретиться договорилась. Идти нужно, – я как-то, наверное, неправильно поступаю, взяла деньги и сразу ухожу, но пусть думает, что хочет, какая есть – такая и есть. – А отчего сейчас не заняться искусством, деньги есть – рисуй себе. А? Тёть Оль!

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.