Ирина Силецкая - Помни имена детей своих… Сборник рассказов

Тем временем толпа уже вся была разделена на три группы. Люди, которых разлучили, плакали, что-то кричали. Зато молчали дети, они были с матерями. «Опытные, – подумала Аня, – знают, что больше всего крика будет, когда отнять у матерей детей». Она знала это по своей работе с пионерами, которые, оставаясь в пионерском лагере, скучали по родителям и даже плакали, хотя и знали, что разлука ненадолго. А тут такое… Она стояла в группе молодых ребят и смотрела, что будет дальше. Что она ещё могла сделать? Стариков погнали колонной вдоль улицы. Они шли медленно, кто-то хромал, кто-то опирался на палочку, кого-то вели под руки. «Куда их? – с грустью и тревогой подумала Аня. – А вдруг расстреляют? Зачем им старики? А может и нет…» Она отгоняла от себя страшные мысли. Офицер махнул рукой, и автоматчики бросились к группе матерей с детьми. Детей вырывали из цепких рук женщин, крик стоял страшный, нечеловеческий. Детей тут же сажали в машины, а матерей сгоняли к группе молодых людей. На это невозможно было смотреть, это был ужас, умноженный надвое… Забрать у самки детёныша – может ли быть больший грех на земле? Аня с ужасом смотрела на это, но ничем никому не могла помочь. По её щекам текли слезы жалости к бедным матерям и их детям, слёзы обиды за свою такую нелепую судьбу – попасть в руки фашистов, слёзы ненависти к врагам и слёзы страха за свою собственную жизнь.

Тем временем увели колонну стариков, машины увезли детей, а их большую группу опять погнали в сарай и закрыли там. Их стало значительно меньше, было легче дышать, можно было прилечь, но спокойнее не становилось. Тихо плакали и причитали матери, потерявшие своих детей. Женщин оказалось значительно больше, чем мужчин, да это и было понятно, взрослые были на фронте, в городе остались лишь подростки непризывного возраста и старики. Когда совсем стемнело, и люди начали засыпать, вдалеке послышались длинные автоматные очереди, это длилось не меньше получаса. Все подумали о колонне стариков, об их возможном расстреле. Верующие начали креститься. «Что с нами будет дальше?» – думала Аня, и ей опять становилось невыносимо страшно. Она забылась чутким сном и проснулась оттого, что её больно толкнули в спину. Она открыла глаза и увидела офицера, который так внимательно изучал её утром во дворе школы. Он стоял над ней, внимательно изучая её крепкое тело. Аня быстро одёрнула платье, прикрыв ноги до самых сандалий и села, свернувшись в клубок.

– Вставай! Иди с нами! – рявкнул переводчик. Она нерешительно встала и пошла за ними. У двери сарая стояли ещё десятка два женщин. Их вытолкнули во двор и закрыли сарай.

– Пойдёте с нами! Будете помогать немецким солдатам готовить кушать и отдыхать! – сказал переводчик, и женщины молча последовали за ним.

В школьной столовой были сдвинуты столы, на одном из которых грудой лежала еда: консервы, колбаса, яйца, хлеб, шоколад, конфеты, сало, стояли бутылки с водкой и какими-то немецкими, видимо, напитками.

– Накрыть столы! Всё сделать красиво, вкусно и быстро! – кричал переводчик. Женщины быстро накрыли столы, расставили тарелки. Они уже сутки не ели, а еда так вкусно пахла! У Ани в животе урчало, она глотала слюну, перед глазами плыли круги. «Хотя бы попить, – подумала она, – Хотя бы краюшку хлеба». И вдруг раздалась короткая автоматная очередь и одна из женщин медленно опустилась на пол, сжимая в руках надкушенное яйцо, а затем как-то неловко завалилась на бок и замерла с открытыми глазами. Женщины обернулись в её сторону и замерли от ужаса. Все поняли, что её расстреляли за то, что она не выдержала и надкусила яйцо. Это было так дико, непонятно, непривычно. «За что, за еду можно так просто убить? Так мы для них совсем не люди!» – лихорадочно думала Аня. Мёртвую женщину подхватили под руки два солдата и выволокли со столовой куда-то на улицу. Женщины сбились в кучку и стояли в углу, прижавшись друг к другу.

– Так будет с каждым, кто будет мешать немецкому солдату жить, есть и воевать! – гоготал переводчик. Его смех подхватили немцы, выслушав перевод. В столовую ввалились немецкие солдаты и расселись за столы. Женщин загнали в угол столовой, и они оттуда наблюдали, как едят и пьют их враги. Есть хотелось неимоверно. Офицер произносил тосты, они пили, смеялись. И вдруг один из них кинул в сторону женщин надкушенный кусок хлеба. Он не долетел до них несколько метров, женщины замерли. Они смотрели на этот кусок и в них боролись противоречивые чувства: голод и желание взять этот кусок и чувство унижения, ведь им бросили еду, как бросают бродячим собакам. Замешательство длилось недолго, одна из женщин бросилась к этому куску, схватила и с жадностью стала его есть. Немцы загоготали и оживились. Они стали бросать в женщин остатки еды со стола, как по мишеням, стараясь попасть в лицо, голову, а те подбирали всё это, ели и распихивали по карманам. Аня смотрела на это ужасное унижение, стояла долго молча и плакала. В неё попадали едой, но она не увёртывалась, она стояла, плакала и грызла кусок хлеба, непонятно как оказавшийся в её руках.

Офицер сказал что-то переводчику.

– Хватит! Идите отдыхать! Дайте им помыться! Шнэлле! – закричал им переводчик. Их вытолкали из столовой в раздевалку спортзала, заставили раздеться и погнали в душ мыться. Вода была холодной, в городе отключили горячую воду на профилактику но так и не успели её включить. Женщины стояли под леденящими струями воды без права выйти из-под них и дрожали от холода, стыда и страха, а немцы смеялись над ними и нахально рассматривали.

– Выходи! Хватит мыться! – крикнул вошедший переводчик. Женщины бросились к своей одежде с карманами, набитыми едой, но их отогнали от неё и повели в столовую голыми. Женщины поняли, что будет дальше, и закричали, заплакали. Одна, совсем молоденькая девчушка, проходя мимо класса, резко открыла дверь и забежала вовнутрь. За ней бросился автоматчик, женщины остановились, прислушиваясь к тому, что происходило за дверью. Хлопали парты, слышались звуки борьбы, затем крики бедной девушки, сопение и крики немецкого солдата. Все застыли, кто плакал, кто в ужасе молчал, смеялись лишь немцы. Прошло минут пятнадцать, и вдруг за дверью класса раздалась автоматная очередь, и через минуту в двери показался немец с довольной улыбкой и с автоматом наперевес. Женщины поняли, что он изнасиловал девчушку и потом расстрелял, они громко заплакали.

– Так будет с каждым, кто будет мешать немецким солдатам воевать и отдыхать! – опять закричал переводчик. Женщины поняли, что спасения и жалости им не ждать, что их жизнь ничего не стоит, и горько оплакивали свои судьбы, они смирились с неизбежным горем.

То, что происходило в столовой, уже не имело для них значения, они испили чашу унижения до дна. Их насиловали прямо в столовой, по многу раз, а затем погнали в раздевалку к их одежде, не дали одеться, а с одеждой в руках выгнали во двор и загнали в сарай. Они стояли у входа и плакали. Бедные русские женщины, сколько вам ещё придётся вынести за эти долгие годы войны…