Xenia Freeda - Лунный календарь любовников

– Многие из жертв сообщества добропорядочные жены высокопоставленных чиновников. Они никогда не дадут – с показаний. Вы все понимаете.

Следователь поднял костлявый палец вверх и задержал взгляд на Вариных губах. Тогда она решилась и рассказала ему об истории рождения мальчика в Германии.

– Я была глупа. Ослеплена горем, смертью мужа и одиночеством. Представьте, в каком положении я бы оказалась, если бы ребёнок выжил.

– Ищите женщин, голубушка, которые готовы давать показания. Я уже разговаривал с мадам Соловьевой и госпожой Прокофьевой, к сожалению, сохранить инкогнито не представляется возможным.

Он не смог сказать ей, что уже опросил более десятка женщин, но все они боялись позора. Участники общества позаботились об этом.

Восемнадцать месяцев Варя вела расследование в Москве, Петербурге и Европе на утренних, ни к чему не обязывающих рандеву, которые заканчивались солёным от слез кофе. Около десяти женщин, преимущественно вдов, согласились свидетельствовать против членов «пикового валета». Головину она принесла толстую тетрадь со своими записями, но дело стопорилось, большая часть жертв отдавала деньги добровольно, без расписок.

– Голубушка, они сами отдавали драгоценности и деньги, кормили ужином и покупали шелка.

Ближе к весне, узнав о месте пребывания Алексеева – недалеко от Локарно – она поехала туда, прихватив свою новую подругу, некую мадемуазель Коневич, неизвестную ни в каких кругах, но очень богатую молодую женщину. Коневич смотрела взглядом, наполненным не естественным превосходством, имела тонкую талию, маленький шрам над верхней губкой и правильную осанку.

А через несколько дней его нашли повешенным в номере отеля. Расследование вела полиция Швейцарии.

– Повесился? На лицо самоубийство. Записка об огромных карточных долгах. Почерк несомненно Алексеева.

– Похоже на то, похоже на то. Подайте запрос в консульство России.

Варвара взглянула в зеркало. Увидела отражение не свое, а бабки – Екатерины Сергеевны Голиковой.

Бабка была, вероятно, из рода тех самых Голиковых. Про неё было мало что известно, например, что её волосы цвета воронова крыла во сне превращались в птиц, что она умела лечить любую болезнь, посыпав солью глаза, а затем, слизав языком, и никогда не ела одним и тем же столовым прибором дважды.

Варвара мысленно смахнула мираж, перевела взгляд на маленькую скромную комнатушку, на Коневич, а затем выложила её долю – десять тысяч рублей и рубиновую брошь.

Мы заказали ещё сливовой водки. Юстус явно подобрел с дороги, откинувшись на стуле, прищурился, сверкая масляными глазами. Мы уже успели обсудить медицинскую практику, заскорузлый нрав главврачей, родительскую старость, и вот, наконец, он спросил.

– А как твоя девушка, та, со странным именем?

– Агриппина.

– Да, точно Агриппина. Вы всё еще вместе?

– Она исчезла, – сказал я как можно спокойнее, – сбежала.

Несколько секунд Юстус совсем не двигался.

– Как нехорошо, друг мой, позволь узнать, что произошло?

Я познакомился с ней на курсах мидвайф.

– А теперь поднимите руку те, кто хоть раз делал наружный поворот плода в поперечном предлежании!

С заднего ряда я увидел тонкую белую руку с голубой манжеткой блузы. Лица мне не было видно.

– Встаньте, пожалуйста.

Каково же было моё удивление: русская! Вероятно, из обнищавших дворян, что же могло с ней случится, раз с таким прелестным лицом она пошла на курсы мидвайф, а не была замужем за каким-нибудь толстым достопочтенным бюргером? Все черты её лица были словно стерты и одновременно крупны и ярки. Полные губы и продолговатое лицо с выступающими скулами. В тот же вечер я повёл её в ресторан: она не сопротивлялась, не увиливала, с радостью приняла предложение.

Весь вечер толковала о каких – то обрядах, повитухах, о том, что солнце не должно дважды вставать над роженицей, пила белое сухое, смеясь, прикладывала кончики пальцев к нижней губе, смешно её покусывала. Я думал провожу её домой и увижу на следующей неделе на курсах. Но в тот вечер она без стыда пошла ко мне.

Через неделю Граня привезла два своих чемодана в мою квартиру, не сказав тетке: копила их скромные дотации на черный день.

– Вот ты, Иван, – говорила она, положив руку на моё плечо и перегнувшись, чтобы подглядывать в медицинские карты, – вроде передовой врач, будущее светило медицины, а иногда такой узколобый! Разве может женщина спокойно рожать дитя, если вокруг неё столько персонала, столько света, какие – то страшные медицинские инструменты..

И я во многом с ней соглашался. И во многом советовался. Признаюсь: несколько раз без неё неизвестно чем бы закончилось дело.

Мы кормили уток в парке напротив больницы до самых заморозков. Затем накупили новогодних игрушек в лавке у Герберта. Я никогда не был так счастлив: поил её глинтвейном, кормил бельгийским шоколадом из рук, и ни дня не было, чтобы я думал, что ошибся, пожалел о своём выборе. Напротив, крепчала уверенность – мы должны быть вместе – плевать, что скажут родители, моей докторской зарплаты хватит снять нам приличное жильё.

В канун рождества один мой старый приятель по университету пригласил нас на ужин. Я знал не всех, но среди приглашенных особенно выделялся молодой человек, тоже русский. Он обладал таким красивым лицом, дьявольски привлекательным. На него, краснея, смотрели все приглашенные дамы. В нём чувствовалась опасность: хищный взгляд и острые скулы, и тонкие, но хорошо очерченные губы, слаженный овал лица, темные волосы. Костюм стоит по меньше мере три моих зарплаты.

– Кто это?

– Григорий Гатчинский.

Агриппина нервничала. Ничего не ела. Всё металась, бродя по чужому дому, и скорее хотела уехать, а Гатчинский не сводил с неё глаз. В конце концов, я поймал её на лестнице второго этажа и спросил:

– Это твой бывший любовник?

Лицо её было ужасно: в глазах стоял нечеловеческий страх.

– Что ты такое говоришь.

Молча мы вернулись домой. Я устроил скандал, притворными угрозами выбил признание. Оказалось, Григорий её брат, и не просто, а один из двойни. Мать умерла в родах, отец хоть и был богат, но пропил состояние.

– Мы с Гришей всё время были вместе, как никому ненужные, держались друг за друга. Как-то раз нас отправили в тверские места, к сестре матери, мы часто гуляли там в лесу, и однажды наткнулись на дверь, она была прямо в земле, словно приросла к почве.

Граня рассказала какую-то дикую, фантастическую историю. О двери, встроенной прямо в землю.

– Мы открыли её, лестница вела вниз. Мы спустились и увидели десятки, – лицо её исказилось и слёзы хлынули из глаз, – десятки или сотни человеческих рук и ног. Отрезанных ли, отрубленных не знаю.