Вероника Гард - Письма дорогому другу Теодору Уокеру

– Но я могу понять . Вы хотите… Лайт Плейс. Я знаю это… знаю здесь, – и она приложила руку к груди. – Если Антанта отбросит немцев от Манжера, то вы станете намного ближе к Лайт Плейсу. Я слышала, к нам на помощь идут русские войска…

– Русские войска? Пока они придут, немцы уже сожгут город дотла. Манжер не Париж, он не имеет ценности. Вы это тоже понимаете, Авелин?

– Нет.

– Вы понимаете только то, что хотите понимать? – желчно улыбнулся Уокер. – Плохие вещи вас пугают?

Авелин опустила голову и погладила пятно на юбке:

– Плохие вещи. Что вы знаете о плохих вещах, месье Уокер… Не думайте, что вы больше других хотите домой. Я хочу так же, как и вы, возможно, больше, но я не могу выбраться отсюда. Я вынуждена сидеть здесь и смотреть, как мучается бедный Армэль. Если бы я могла, я бы держала его на руках, как ребенка, потому что для меня нет ничего страшнее его пролежней. Манжер полыхает, я вижу это через щели в подвальной двери. Порой мне кажется, что я ослепну от мрака и от того, что мне приходится видеть. Месье Уокер… Я всего лишь приехала в гости к бабушке и застряла… в этом подвале , – губы Авелин мелко задрожали, она закрыла их руками, и всхлип тихого плача ударился в ее ладони. – Мой дом здесь, во Франции, но я не дома. Мой дом так же далек от меня, как и ваш, месье Уокер. И если Манжер сожгут, пропадет последняя надежда на то, что я смогу выжить, ведь этот город моя единственная обитель. Земля кишит немцами, и я не вынесу еще одной встречи с ними. Я не справлюсь. Но вы, месье Уокер, справитесь, – она сжала рукав капральской формы, притянув к себе. Ей хотелось прекратить плакать, и девушка вглянула на Уокера, чтобы его уставшее лицо успокоило ее. – Если каждый солдат захочет сбежать в Лайт Плейс, бросит оружие и плюнет на Манжер, если каждый устанет читать письма про смерти и сдастся, то кто защитит меня и Армэля, всех тех, кто сражаться не в силах? Вы здесь ради нас, и я не жду от вас геройства , – полные слез глаза бегали по его лицу, а он не мог и не хотел смотреть на что-то другое. – Вы не изнасиловали меня, вы убили крысу, месье Уокер, поэтому для меня вы навсегда защитник и друг. Я не могу… Не имею права говорить, что вы не можете нас бросить, потому что вы можете. Я не могу вас заставить разлюбить Лайт Плейс и полюбить нас. Я могу лишь попросить вас остаться, – девушка вдруг замолчала, набираясь смелости. – Останься, Теодор Уокер. Защищать Манжер, Авелин Морель, Армэль Клеман. Вы понимаете мои слова?.. Пожалуйста.

Уокер кивнул медленно и покорно и стал снова смотреть впереди себя. Он понял малую часть из французской речи, вырывая из контекста «оружие» и «выживание», «борьбу» и «бессилие», «геройство» и «сражение», «друга» и «дом», но и ее было достаточно. Уокер должен был спасти Манжер и тем самым спасти француженку Авелин Морель, иначе он больше, чем трус.

Она обняла его руку посередине плеча, не зная, что прижимает перетянутую рану. Тень прежней боли шелохнулась в ней, но вскоре затихла. Уокеру не хотелось понимать, что Авелин положила голову ему на плечо и что ему становится страшнее за нее, сидящую в пропахшем смертью подвале подножия Манжера. Он тяжело закрыл глаза, впервые пожелав, чтобы сон не шел. План, который он стал лелеять после прочтения письма из Лайт Плейса, рушился с легкой руки Авелин, но Уокер не жалел об этом, ведь предстоящий путь его был гораздо честнее, хоть и не безопаснее.

Стрелки расколотого циферблата показывали третий час, и он выключил фонарик. Спать оставалось немногим больше десяти минут. Дальше рассвет – смерти подобное рождение дня, и все начнется с начала: развалины, запах гари и пепла, разможенные тела, падения от убийственной пули. Война пойдет дальше, держа Уокера за руку, а он теперь не смеет вырваться и уйти с этой прогулки. Второе дыхание открылось неожиданно.

– Авелин, – сказал он, видя, как дыряво свет пробирается сквозь дверь подвала. Это Уокер заметил только сейчас, интересуясь, наконец, что его окружает, – в вас кто-то стрелял?

Она слышала его голос четко, как нечто отдельное и ощутимое. Нечто казалось уютным и добрым. Нечто источало спокойствие.

– Стрелять меня? – девушка поправилась и взглянула на расстрелянную дверь, на которую не любила смотреть, потому что не могла открыть. – Меня стреляет немец на часовне, полагаю… играет и… не дает выход. Раз он стрелял мне в… лицо, когда я чуть открыла дверь, но… не вышло. Он не хочет, чтобы я покинула подвал, но меня не убивает. Наверняка он хочет, чтобы я умерла здесь от голода. Эти банки дают мне… еда, но мне нужна вода и… свет. Армэль нужна вода и свет. Я смогла… взять… украсть… немецкая куртка для Армэль. Это неразумно… Но как он не застрелил вас?

Решимость как вспышка. Уокер вновь включил фонарь, сам не зная, отчего так волнуется. Его подстегивала к действиям сама собой образовавшаяся спешка. Первое, что поймало свет – часы. Он подскочил. Время играло против него, и Уокеру стало не по себе. И хотя он знал теперь точно, чего хочет и что его ждет, ему хотелось немедленно выбраться из подвала и кинуться навстречу судьбе. Двадцатилетний мозг Уокера думал, что именно то, что он собрался сделать, оправдает его преступление.

– Мне нужно идти , – он нервно похлопал по нагрудному карману, как будто хотел отряхнуть и чуть не сорвал медаль. – Простите, Авелин. Мне нужно идти.

Авелин начинала бояться суетливости капрала, ведь именно так, в такой же шепчущей нервозности, ее хотели спрятать от светловолосого немца. И Уокер уходил, хотя обещал остаться.

– Не…уходите, не уходите! – прошептала Авелин, во все глаза смотря на запястья и часы Уокера. – Месье Уокер…

– Посветите мне, – Уокер передал фонарь девушке, нашел впотьмах штык-нож и стал приделывать его к винтовке. Тиканье часов в его голове казалось оглушительным, и сердце билось бешено. Он заметил, что у него трясутся руки, поэтому, перекинув через плечо оружие, сразу же забрал фонарь.

– Не уходите, – бормотала Авелин, поникнув головой. – Останьтесь, пожалуйста, месье Уокер.

– Авелин, я должен, – твердо сказал Уокер, развернувшись к продырявленной двери.

Лунный свет заходил чуть сверху и рассеивался по ступеням, он становился единственным для девушки. Пять серебряных глаз, постоянно смотрящих на нее. Ему стало так тоскливо, что душа вновь скомкалась в груди.

Уокер услышал всхлипы за спиной и обернулся – Авелин стояла так близко, что, казалось, он мог чувствовать, как слезы стекают по ее щекам и падают на холодную землю.

– Месье Уокер , вы забыли открытки, – говорила она тихо, как завороженная. – Не оставляйте нас здесь, не оставляйте… Мне так страшно.