Татьяна Краснова - Молчание любви

– За неделю?! Ну, это сурово. Я на русском- то месяц писала, даже в Ленинку ездила и в нашем архиве копалась…

– А я в местную библиотеку сейчас пойду. Там же бесплатно? Что-нибудь да выищу. Неделя так неделя, хозяин барин, придется успеть.

– Знаешь что, – Аня соображала, мысленно перерывая свой письменный стол, книжный шкаф и кладовку, – зайди ко мне сегодня вечером, в «подковку». Я поищу свои старые записи. У меня хороший текст, я по нашей усадьбе диплом писала. Правда, по живописи, но там про все есть, тебе хватит. Останется только перевести. Я поищу.

– Свой текст? Ты мне его хочешь дать? – Голос Карины стал серьезным, а лицо – напряженным, как тогда, при первой встрече. – Спасибо большое, для меня сейчас готовый текст – просто богатство. Но чем я буду тебе обязана?

Аня только отмахнулась:

– Его пока еще найти надо. И не волнуйся, от меня не убудет. Меня от обзорных экскурсий уже тошнит за четыре года. Я вообще их собиралась свести до минимума, да деньги нужны.

– Зачем ты это сделала! – Вадим встречал Аню с возмущенным видом. – К чему такие крайности!

Аня ничего не понимала. Из ее мужа обычно было слова не вытащить, а тут они лились рекой, и очень громко. Да, та тишина в доме – пожалуй, не самое худшее. Так ли уж она была убийственна?

– Что случилось?

– Наверное, самое худшее, если со мной уже и советоваться не надо. Ни по какому поводу!

Постепенно выяснилось, что Анины папа и мама, Светлана Даниловна и Андрей Иваныч, поговорили не только с Аней. В их планы по спасению молодой семьи входил еще и разговор с Вадимом, из которого он узнал, что его жена вынуждена заниматься грязной работой. Всего остального он или не понял, или просто не обратил внимания. Вадима уязвило до последней степени, что с ним не посоветовались насчет совка и веника.

– Да я вот как раз сейчас и собиралась тебе сказать. – Аня разувалась, мыла руки, выкладывала хлеб и молоко из пакета, а Вадим, взъерошенный, сердитый, ходил за ней следом. Егор предпочел потихоньку уйти в свою комнату. – Некогда было советоваться, другие бы заняли это место. Желающих не одна я. Какие тут разговоры. Надо было попробовать сначала.

– Не надо было пробовать! Я не хочу, чтобы ты чего-то там подметала.

– Ну да, мы ж графья, – саркастически проговорила Аня.

Вадим не слушал.

– Что, все совсем так плохо, что ты бросилась на трудовой подвиг? С университетским образованием!

– А что, все так хорошо? – Аня начала терять терпение. – За квартиру полгода не платили – ладно, но за телефон надо заплатить, а то отключат. А электричества нажгли! Лето начинается, Егору пора все покупать, он из всего вырос. О себе я уже и не говорю! А есть нам надо? А чего ты вообще кричишь?

– Я считаю, что если всякой ерунды не покупать, то денег хватит, – более тихим, но прыгающим от волнения голосом продолжал Вадим. – А если ты так уж непременно хочешь их зарабатывать, почему все-таки веник? Почему нельзя еще экскурсии взять?

– Потому что нельзя, – еще тише, чем он, заговорила Аня, и праведный гнев сразу исчез – Вадим бы предпочел не слышать этого тихого голоса, но его было уже не остановить. – Потому что столько экскурсий – уже нельзя. Потому что я к концу дня совсем теряю голос и даже не могу читать ребенку. А веником я могу работать молча! Потому что у меня давно уже нет ни суббот, ни воскресений, как у всех людей. Потому что я уже по ночам веду эти экскурсии, как испорченная пластинка.

– И во всем этом виноват я, – подытожил Вадим, круто разворачиваясь в дверях кухни. – Вы бы все хотели, чтобы я пошел назад, на поклон к Зубакову.

– Я этого не говорила.

– Я и так вижу. Пусть об меня вытирают ноги, не важно! И пусть все говорят, что моя жена пошла в уборщицы, – тоже не важно!

– Ну да, караулить магазин куда престижней. И можешь не разоряться, я все поняла – надрываться на работе можно, главное только, чтобы это было в рамках приличий. Лучше бы ты ужин приготовил, что ли, если дома весь день. Хотя все равно аппетит пропал.

– А я приготовил.

Вадим уже жалел, что так раскипятился. Взять и показать свою слабость вот так по- дурацки – ведь это он не на Аню рассердился, а сам на себя, на свои бесконечные неудачи. И картошка остыла, надо подогреть… Чайник и сковородка стояли на столе – наверное, с этого и надо было начинать, а разговоры потом. Аня всегда его после работы сначала кормила. И Егора не слыхать – наверное, испугался. Вот черт.

– Идемте ужинать, – позвал он.

Но Аня стояла на пороге.

– Мне надо найти одну вещь. Наверное, у родителей. Мы там поужинаем, можешь не ждать. Егор со мной, он подружку себе нашел у соседей.

– Лариса Ивановна здесь?

Аня заглянула в барский дом, на экспозицию живописи восемнадцатого и девятнадцатого веков, которую они называли старинными залами. Само Благовещенское было гораздо древнее – оно впервые упоминалось в документах еще четырнадцатого века и принадлежало по очереди Ивану Калите, Григорию Пушке, предку поэта, и множеству других именитых русских – вояк, посланников и просто помещиков. В конце концов от целого села осталась только усадьба с церковью, зато церковь была уникальная, а дом – роскошный, почти дворец в два этажа с колоннами у парадного входа, отреставрированный самим Шехтелем. Последним его владельцем был известный московский богач-предприниматель, у которого гостили и Чайковский, и Чехов, и Серов, – словом, музею есть чем заинтересовать туристов. Где еще можно увидеть настоящее пенсне Антона Палыча и черновики «Лебединого озера»?

Ларисы Ивановны здесь не оказалось. Аня на всякий случай заглянула во все уголки, но в старинных залах было пусто, только лица благородных дам взирали с портретов на опущенные занавеси, на круглый стол из деревянной мозаики и стулья с резными птицами на спинках – и вслед своим шагам она почти слышала шелест их пышных юбок. Одна из дам, в неповторимой рокотовской дымке, всегда смотрела на нее особенно внимательно. Этот портрет был гордостью коллекции. Аня незаметно кивнула даме и поспешила назад.

– Мурашова в запасник ходила, потом побежала в дирекцию, а после на «конюшню» собиралась, – сказала ей пожилая смотрительница у входа.

И повезло же Ларисе Ивановне, когда она впервые пришла сюда после МГУ! Усадьба оживала, коллектив только набирался, начиналась специализация, и молодым поручали основные средства. Как важно попасть сразу на настоящее дело! Лариса Мурашова взяла бесхозную живопись, которая до семидесятых годов вообще не выставлялась. Все, что сейчас видят посетители в старинных залах – в сердце музея, – создано ею с нуля, все интерьеры с их интимностью усадебной жизни, где картины, для таких уголков и писавшиеся, не казенно «выставлены», а привычно живут в согласии с обстановкой…