Алексей Моторов - Тот самый Паровозов

– Его, видимо, давно завербовали, теперь он у них на крючке! Они только свистнут, так он сразу рад стараться, любой секрет продаст!

Она посмотрела на Татьяну Александровну, пытаясь понять, какой эффект произвели ее слова. И видимо, удовлетворившись, решила не останавливаться:

– А еще они надо мной издевались всю ночь! – И, победно оглядев присутствующих, пояснила: – Леша Паровозов и его мать, кувалда жирная!

И кивнула на мою напарницу Ленку Андронову, отчего та немедленно зарделась.

«Моей матери, жирной кувалде» Ленке только исполнилось восемнадцать, а называть ее жирной было явным перебором. Ленка находилась в той стадии аппетитности и румяности, от которой все хирурги-кавказцы приходили в неизменный восторг.

– А самое главное, он постоянно пытался руки мне связать, чтобы вдоволь поглумиться! – снова наябедничала она, и Татьяна Александровна вздрогнула. – А перед тем, как издевательства свои начать, всегда для храбрости спирт из стеклянной баночки выпивал! И пьет-то он не как все, по-русски, а только после того как взболтает!

И рукой показала на шкаф, где у нас действительно стояла священная склянка. Татьяна Александровна с явным подозрением посмотрела на меня. Потом снова повернулась к больной.

– Голубчик, не волнуйтесь! – Она принялась ее утешать. – Все будет хорошо!

«Голубчик», поджав губы, снисходительно кивнула. «Ладно, если вы мне гарантируете, что будет хорошо, так и быть, еще полежу у вас!» – выражал весь ее облик.

– Да, вот еще что! – в заключение вспомнила она. – Он всю ночь какие-то телефонограммы отправлял, этот ваш Леша Паровозов! Хорошо бы выяснить, куда и зачем!

От греха подальше я поскорее удрал домой, от Татьяны Александровны и «голубчика». Но с тех пор «Леша Паровозов» приклеилось надолго.

А таких суток, как прошедшие, давно не случалось. Поступления с улицы, вызовы на этажи, поступления из операционных, кровотечения, остановки, реанимации успешные и нет – все это было и раньше, но чтобы вот так, без просвета и перерыва, да еще с Татьяной Александровной, да еще при неукомплектованной бригаде, когда на все шесть коек в блоке совмещаешь кровь для переливания и стучат шесть аппаратов…

Все носились как угорелые, а я похудел, наверное, кило на пять, не меньше.

К ночи, когда все только усилилось и больные уже лежали даже в коридоре, отменился ужин, перекуры, – вот тогда я впервые с какой-то злостью подумал: ну и правильно, что ухожу! Выдерживать такое за сущие копейки, да к тому же безо всякой признательности со стороны начальства – это уже не для меня.

В шесть утра остановился кардиохирургический больной. И когда мы с Татьяной Александровной бросились качать, дефибриллировать, я успел заметить, что на соседней койке роддомовская больная, отвязав руку, медленно вырывает изо рта интубационную трубку. А я даже не то что подбежать к ней – и заорать-то толком не мог, все равно позвать некого. Так и наблюдал между разрядами дефибриллятора и массажем сердца, как она выдернула трубку, затем зонд с капельницей, а потом и сама соскользнула с койки, оставшись на полу с одной привязанной рукой.

Мы все-таки завели больного, подняли и уложили на место и привязали женщину из роддома, не знаю как, но я успел всех умыть и перестелить и даже пол надраить.

И около восьми, пользуясь неожиданной паузой, поехал с одной из Танек в морг. Этой ночью у нас умерло двое.

Обычно я ездил туда один, но тут почувствовал, что сил уже нет, вот и взял себе подмогу.

В том месте, где основной подвал переходил в корпус патанатомии, есть отчетливый спуск и небольшой поворот. Спуск видят все, а поворот маленький, незаметный. Нужно уметь управлять койкой в этом месте. Таня таких тонкостей не знала, более того, она взяла и выпустила койку из рук. Это была моя вина, забыл ее предупредить, потому что шел с ватной головой, мало чего соображая, непонятно о чем думая, и проснулся лишь в тот момент, когда тяжеленная хромированная финская кровать, нагруженная двумя покойниками, на скорости отвесила мне хорошего пинка под зад. Не ожидая подобного, я со всего маху впечатался в стальную, с колесом-запором на случай ядерной войны, дверь.

Как же здорово я приложился, даже половина тела онемела! Вернее, та половина, по которой ударила кровать, и еще половина, которая врезалась в дверь. Другими словами, болели обе половины, то есть весь мой хрупкий организм.

И пока я сидел, скрючившись, тихонько завывая от боли, понял, что просто больница не хочет меня отпускать. Поэтому и последнее дежурство такое, и сейчас вот под занавес получил.

– Поехали скорее, Танька, – простонал я не то Власовой, не то Тимошкиной, – ты только койку придерживай. А то как бы мне под конец инвалидом не стать!!!

Хорошо, что этого не слышал суеверный Андрей Орликов. Он всегда вопил, чтобы я не болтал лишнего. «Неужели ты не понимаешь, Леха, что все слова, которые мы произносим, имеют большое значение?! Ничего не говори просто так!!!»

А вот Минотавр радостно захрюкал, притаившись где-то за углом.

Я сидел на кушетке, курил, вливал в себя уже третью кружку чая и ждал половины десятого, когда должна закончиться общая утренняя конференция. Мне нужно было получить подпись главного врача на бумажке о переводе в Клинику нервных болезней, и с этого момента я уже перестану числиться сотрудником Седьмой больницы. Оставалось около двадцати минут. И тут я впервые критически себя оглядел, насколько это было возможно, в наше маленькое зеркало у рукомойника.

Как же я забыл, что наша больничная администрация не терпит, когда к ним вваливаются в затрапезном виде, в жеваных халатах, в форме со следами крови. Еще бы, ведь работа в администрации почетна и ответственна. Тех, кто занят на этом посту, видимо, очень раздражает, когда им напоминают, что есть еще и другие занятия, помимо марания бумаги. Другими словами, наверняка тут, помимо этики, присутствовал и такой мотив: нечего нести на себе следы того, от чего эти люди в больших креслах давно отвыкли и снова привыкать не желают ни за какие коврижки.

Но если говорить начистоту, то и у посетителей, шатающихся по первому этажу, вид моего гардероба вряд ли бы вызвал прилив положительных эмоций.

Моя хирургическая форма и халат были заляпаны всем, что можно собрать за сутки в реанимации. Кровь, гной, йод, фурацилин, марганцовка, зеленка – всего и не перечислить. Я поэтому и домой не таскал свои шмотки, а всегда стирал на работе.

Так, нужно быстро пойти погладить халат, у меня в шкафчике висел запасной, чистый, но не отутюженный. А потом переоденусь в гражданку, халат накину сверху, как раз время подойдет в канцелярию идти. Хорошо бы еще галстук повязать, как Юрий Яковлевич в таких случаях, да больно много чести! Я схватил утюг в лаборатории и уже направился в сестринскую, но тут за моей спиной загрохотало.