Георгий Завершинский - Третий брат

Вот сейчас он выглянет, покажется его вражий лик, словно морда разъярённого бурого медведя, которого невзначай потревожили в берлоге. Ещё мгновение и разорвёт тебя могучими когтистыми лапами, если ты раньше не прикончишь его. Давай же, солдат, вонзай свой штык в грубое животное или оно набросится на тебя без страха и жалости! – Алексей покрылся испариной пота, видение не проходило, однако тянулось странно долго, как бы давая ему время на размышление.

Сколько всё это происходило, он не мог себе представить, и вот в какое-то мгновение сгорбленный вражеский солдат повернул к Алексею своё лицо. Из серо-шинельной массы выглянула… не морда животного, не клыкастый зев, а лицо семнадцатилетнего мальчишки, с выпученными от ужаса глазами. «Н-не-е-т, – кричали его глаза, – у-у-бивать нельзя… нельзя… нельзя! Я и ты… мы оба есть, и мы хотим… дышать и жить!»

– Знаю, – своими глазами Рыбаков согласился с солдатом, – но зачем ты здесь, разве не для того, чтобы убить меня!?

– Тебя обманули, как и меня, – беззвучно кричал тот, – теперь это ясно, ведь мы оба… есть!

– Но я защищаюсь, а ты нападаешь! – эта мысль вдруг пронзила сознание Рыбакова. – Это ты спрыгнул ко мне в траншею, а не я к тебе! И когда встанешь, то убьёшь меня, не так ли?!

– Дай распрямиться… повремени – увидишь, не трону тебя! – умолял юнец.

– Как же тебе поверить, ведь ты и я на войне, мы оба солдаты?! – поднятые с ружьём руки Рыбакова немного ослабли.

– Посмотри, как я молод, дома меня ждёт невеста… и мать с отцом ждут, – не убивай! Ты ведь не убьёшь, правда?!

Алексей почувствовал внутри какую-то слабину и опустил приклад на грудь, готовый вновь поднять его, чтобы вонзить штык в тело врага. Но, было уже поздно, сгорбленный солдат распрямился, в его руке мелькнул нож и сильным ударом вонзился в грудь Рыбакова. Сознание его поплыло – стало как-то безмятежно – вот, всё и закончилось: а-ах, х-хорошо теперь – войны больше нет, врагов нет и… жизнь продолжается! – сон закончился, надолго оставив Алексея в размышлении о том, что с ним было.

Действуя теперь, как во сне, он вдруг очнулся. Опешившая от неожиданной боли латышка отступила назад и чуть было не рухнула на пол, споткнувшись о кухонный табурет. Это вызвало новый поток площадной брани, хуже прежнего зацепившей Рыбакова какой-то бесчеловечной пустотой и жестокостью. Его рука, было опустившись после первого удара, снова поднялась вверх и занеслась над побагровевшим лицом латышки. Вот, ещё мгновение, и она опустится с большей силой, чем в первый раз. Тогда уже, может статься, удар придётся по-мужски крепким и…

Что могло бы случиться, Рыбаков потом даже не решался себе представить, ведь он себя почти не контролировал. А рука-то его, поднявшись высоко, всё же не опустилась во второй раз на голову хозяйки. Так и повисла в воздухе…

– С-с-сволочи ба-альшевики, поганые юды-каины… – уже потише, но с неукротимой яростью латышка горлом извергала из себя знакомые и непонятные слова.

Рыбаков резко повернулся, стремительно вышел на улицу и закурил. К калитке подошёл хозяин-латыш, поздоровался с Рыбаковым, кивнув тому головой и вошёл в избу. Алексей Петрович остался у калитки, докуривая папиросу и приходя в себя после случившегося. О том, что происходило в избе тем временем, он старался не думать, и вошёл обратно лишь спустя некоторое время. Латышка громко ворочала чугуны возле печи, собирая ужин для мужа, тот сидел за столом, угрюмо глядя перед собой и не говоря ни слова.

– Говорю тебе, ешь как следует, – бормотала хозяйка, а хозяин молчал, и чувствовалось напряжение. – Завтра будут подводы – в лес на вырубку с работниками…

– Слушайте, – заговорил Рыбаков, – погорячился… простите.

– Здесь не то, что в городе, – буркнула та, не глядя в его сторону, – найдётся кто покрепче…

– Молчи, баба, – грубо оборвал её муж, – твоё место у печи.

Воцарилась неловкая пауза. Усевшись за стол, латыши отвернулись от Рыбакова и тяжело молчали. Хозяин положил ложку и, скрестив руки на груди, неприязненно бормотал про себя, шевеля губами, словно произносил заклинание. Хозяйка смотрела ему прямо в рот, кивая головой. «Будто какие-то пришельцы, нелюди», – глядя на них и тряхнув головой, подумал Алексей Петрович, вспомнив свой сон и солдата в траншее, который умолял его не убивать, а потом первым напал на него.

«Кроме всего прежнего, – в голове его крутилось, – если бы я убил того солдата, то ничего дурного бы не сделал! Вот и служба-то военная, по правде, чтобы убивать… – Рыбакову стало немного не по себе и он добавил: – врагов, конечно. Однако как знать, кто и когда враг, а когда друг? Разве не бывает такого, что вчера враг, а сегодня – друг?! Да и зачем это – всех разделить на врагов и друзей? Какое же трудное дело – единство всех, которое никого из нас ни к чему не обязывает! – Но, без обязанностей-то чем заняться человеку и чему посвятить свою жизнь? Нет… одновременно, что-то же даёт силы и желание жить, – значит, оно… разделение, не просто так».

– Простите, виноват я… – одними губами ещё раз произнёс он и удалился к себе за ширму. Софья Ивановна сидела там, о чём-то тихо разговаривая с сыном. Жизнь продолжалась по-прежнему, словно ничего не произошло, однако на душе у капитана было прескверно…

Семья Алексея Петровича Рыбакова, в недавнем прошлом капитана артиллерии, ныне – редактора армейской газеты, прибыла на Сахалин в разгар войны, когда на Западном фронте вовсю шли бои. Прежде они жили в Хабаровске, куда перебрались из Прибалтики, оказавшись на Дальнем Востоке ещё перед войной. Затем вышел приказ, и вместе с супругой Софьей Ивановной и сыном Виктором капитан Рыбаков отправился на Сахалин, в его северную половину. Это была советская территория, однако по-прежнему в некоторых её местах проживали японцы.

Давнее дело, когда юг Сахалина, до пятидесятой широты, стал японской территорией – неприятно и вспоминать о том договоре, который без особого желания подписала Россия аж в 1905 году. Дальше больше, безвластие на Сахалине спустя полтора десятилетия привело к тому, что японцы занялись разработкой земных ресурсов на всей территории острова. Поздней их войска переместились с севера на юг, но право концессии на уголь, нефть и рыбу осталось на севере за ними.

Спустя некоторое время ситуация изменилась. Вышел советско-японский пакт о нейтралитете, включавший ликвидацию японских концессий на севере Сахалина. Три года Япония тянула с его исполнением, однако наши победы на Западном фронте вынудили в конце концов исполнить принятые раньше условия.

Весной 1944 года началась передача концессионного имущества японской стороны на севере Сахалина. Отношения тогда были очень непростыми, и этот факт не принято воспроизводить, умалчивая о причинах трёх лет задержки. Кто и как допустил вопиющую несправедливость, спросит история. К тому времени капитан Рыбаков с семьёй уже около года проживал в Александровске-Сахалинском – тогдашней советской столице острова.