Андрей Бронников - Мойте руки перед бедой

Дебаты на эту тему ведутся с той или иной степенью активности и теперь, но вопрос с местом поклонения решился сам собой. На седьмое ноября здесь митингуют люди с кумачовыми транспарантами в руках, в День независимости активные граждане произносят речи и поют гимн, в очередную годовщину основания лечебницы медицинский персонал и больные восхваляют научное светило доктора Коткинда. Поговаривают даже, что в ночь на Рош а-Шана [4] Еврейский Новый год здесь появляются неизвестные личности в тёмных одеждах и штраймлах [5] Головной убор хасидов .

Погода окончательно испортилась, и, чтобы укрыться от дождя, у солнечного луча оставалось всего лишь несколько минут. Он выскочил из внутреннего двора и стремглав помчался вдоль окон больницы, чтобы попытаться проникнуть внутрь помещения. Наконец, сквозь узенькую щель между рамами лучик проскользнул почти никем незамеченным в полутемную комнату.

Только старый и мудрый таракан, который сидел на плинтусе и внимательно наблюдал за происходящим обратил, внимание на этот визит. Увидев солнечный луч, он сердито пробурчал в усы нечто невнятное, затем хмыкнул и бодро засеменил в сторону прикроватной тумбочки, где со вчерашнего дня оставалось немного хлебных крошек, а также засохший кусочек плавленого сырка. Таракан приоткрыл дверцу, проворно юркнул внутрь, и вскоре оттуда послышалось негромкое чавканье. Луч, между тем, уже незаметно для всех окружающих выскочил за дверь и помчался в подвал.

За окном оглушительно громыхнуло, и тяжёлые капли дождя ударили в окно. До подъема оставалось несколько минут. В палате царила сонная тишина, но четверо её обитателей, давно привыкших к строгому больничному распорядку дня, уже не спали. В шесть часов из чёрной тарелки громкоговорителя должен был раздаться бой курантов и зазвучать гимн.

Так и случилось, но после боя курантов в палате неожиданно возникла томительная пауза. Все четыре пациента в недоумении продолжали лежать на кроватях. Привыкнув выпрыгивать из постелей при первом же аккорде гимна, теперь они оказались в крайне затруднительном положении. С одной стороны, по времени подъем уже состоялся, а с другой – команды для этого не прозвучало. Лица их в настоящий момент вдруг приняли облик маски японского театра «Но» – «Биккуримэн» – удивления.

Таракан, уже было собравшийся после сытного завтрака покинуть тумбочку, заподозрил, что снаружи происходит нечто ужасное, попятился и поплотнее прикрыл скрипучую дверцу. В этот момент из динамика раздался непонятный шум, скрип кровати, а затем долгие и громкие ругательства начальника службы безопасности и агитации больницы, отставного военного Корнея Куроедова. Из его пространного монолога следовало, что радиомеханик Рюкин проспал и не запустил вовремя запись гимна, но микрофон оказался включён. Впрочем, о последнем событии оба действующих лица не ведали.

«Что, паскуда, проспал? – орал диким голосом Куроедов. – Включай, мерзавец, музыку!» Лицо разгневанного мужчины приняло облик маски «Сусаноо – микото» – бога грома и ветра.

Неожиданно гимн грянул, но даже его первые аккорды не смогли остановить крики Куроедова и только временами заглушали его голос. Однако начальник безопасности упорствовал. «Союз нерушимый…» – величаво звучали мужские голоса академического хора. «…Козёл ты бодливый…» – хриплым баритоном продолжал ругаться Куроедов. «Да здравствует созданный волей народов…» – торжественно воспевали родное государство хористы, но начальник безопасности успевал в короткую паузу вставить очередное недружественное обращение к радиомеханику: «…рожает таких вот уродов». Казалось, что он соревнуется с исполнителями гимна, противопоставляя славословию маты, и даже одерживает победу. Впрочем, иногда он повторялся.

Не обращая внимания на торжественные аккорды, Куроедов продолжил ругань: «Ты где этот гимн откопал? – вопил он, не слушая ответного лепета Рюкина. – Почти десять лет как с тоталитаризмом – коммунизмом покончили, а ты никак забыть его не можешь, скотина! Всё никак свой Советский Союз забыть не можете, быдло! Нарожали идиотов. Новая власть вас просила об этом?» Кто и кого может «нарожать» в психиатрической лечебнице оставалось неясным.

Наконец, зазвучали заключительные слова песнопения, и тут невольные слушатели неожиданного радиоспектакля, включая умудренного жизнью таракана, вздрогнули от страха. Им всем одновременно показалось, что текст был кощунственным образом извращён:

Это показалось ужасным, но не далёким от истины. Апофеозом импровизированного радиоспектакля стал грохот падающей аппаратуры, а затем всё стихло. Вероятно, Куроедов свою ругань сопровождал энергичными и неконтролируемыми движениями рук, в результате чего случайно задел микрофон, а тот упал и выключился.

В гробовой тишине тоскливо скрипнула кровать. Семен Семенович Свистунов сел на постели и сунул жилистые ноги в тапки, но вставать не стал. «Ну, что, дураки? Испугались?» – ехидно обратился Свистунов к соседям по палате, старательно приглаживая вздыбленные жиденькие вихры на макушке. Больные виновато заулыбались, мгновенно поменяв маски «Биккуримэн» на «Ко-омотэ» – молодой застенчивой девушки. Действительно, оказаться пусть даже невольным свидетелем подобного инцидента грозило неприятностями. Обычно в это время заглядывал дюжий санитар, чтобы проверить, как проходит побудка, но такового не случилось.

Следом за Свистуновым поднялись со своих кроватей ещё два обитателя палаты № 2 первого общепсихиатрического отделения. Четвёртый жилец вставать не спешил. Он спал или только делал вид, укрывшись одеялом с головой.

Каждый из пациентов больницы имел свою историю болезни, которые хранились в сейфе главного врача. Все кроме Семёна Семёновича. Точнее, таковую имел и Свистунов, но она была выдумана, чтобы Семён имел основание находиться в лечебнице официально.

Дело в том, что его появление здесь было достаточно необычным. Он не поступил сюда в карете скорой помощи и не пришёл сам, и даже не был доставлен представителями силовых структур – Свистунов жил тут всегда. За исключением десятка лет, когда он служил в Вооруженных силах, после чего вернулся в родные края.

Раньше на месте хозяйственных построек располагалась скромная усадьба Свистуновых. По мере расширения владений НИИ психического здоровья родительский дом снесли, а всех его обитателей поселили в одной из палат лечебницы. Постепенно все родные Семёна умерли, а он так и продолжал жить здесь уже долгие годы. К тому же и масок он не носил. У Свистунова оставались друзья в уцелевшей части посёлка, и это сильно облегчало ему жизнь. Изредка приносили продукты, курево, которое он выменивал на конфеты, сообщали последние новости.