Владимир Карев - История для мужчин

Очнулся я, уткнувшись головой в обломанную сухую ветку дерева, упиравшуюся в мой лоб, как дуло пистолета, и включившую разум. Глаза наконец-то прозрели и стали осматривать округу, бешено вращаясь на неподвижном лице. Враз обострившийся слух подсказал – позади никого нет. Напряжение моментально спа́ло, тело расслабилось до такой степени, что колени сами собой подогнулись и я, как штопор, ввинчивающийся в бутылку, по спирали опустился на землю, сползя спиной по стволу дерева, плюхнувшись задницей во влажный мох.

Несколько минут спустя осознав – можно покрутить головой, я стал более основательно озирать окрестности. Никого не обнаружив, с облегчением свистяще втянул в себя воздух и непроизвольно произнес:

– Ничего себе, вот это встреча…

И только тут обратил внимание на свои поделки – рогатульки, которые не растерял в столь экстремальных условиях, с силой прижимаемые к груди, побелевшими от напряжения или от пережитого, дрожащими пальцами. Даже нож был в сохранности, грозно торчавший из сведенного судорогой «мужественного» кулака. Как я о нем мог забыть? В моих руках же было орудие защиты.

Еще раз оглядев прилегающую местность, я тяжело поднялся и, косясь в разные стороны, чуть ли не бегом, помчался напролом сквозь кусты и, как ни странно, через некоторое время вынырнул на дорогу вблизи дач. Здесь меня отпустило окончательно.

Остановившись и переведя дыхание, вначале я прислушался, нет ли погони. Нерешительно посмотрел назад, вправо, влево, зачем-то наверх, а затем на нож в руке и, вытянув его вперед, – надо было так, – вспорол лезвием ножа воздух и смело, басом, по-мужски рявкнул, – если бы он вздумал на меня наброситься, я бы ему показал, что такое борьба с настоящим мужиком. Так и так махал я ножом, отражая нападения воображаемого противника. А если что, то он-то не знает, что у меня разряд по боксу, бах в челюсть – сделал я хук, – а далее провожу бросок через бедро, как-никак и самбо в моем арсенале имеется.

Вдалеке на дороге появились две девушки-дачницы, остудившие мой пыл единоборца. Не хотелось перед полузнакомыми соседками выглядеть идиотом, посему я резко успокоился и, уже с почти восстановленной, незначительно возбужденной психикой, направился к своему домику.

На участке царила идиллия. Мамуля продолжала читать, дети – полусонный Димка и бодрые Светка со своей дочерью, на веранде за столом поглощали блины и только на секунду оторвались от своего завтрака, чтобы крикнуть:

– Привет, пап.

Жена в садоводческой позе так же, как и раньше, занималась своими грядками.

– Ленуська, твое задание выполнено, – едва сдерживая эмоции, гордо произнес я и ссыпал лесные трофеи на полянке у мангала, выложенного из кирпича.

– Молодец, Зайчик, заточи их, чтобы легче было в землю втыкать.

– Хорошо, – буркнул я, – и, усевшись на бревно рядом с моими колышками, начал их зачищать, вспоминая о случившемся.

Я никому из своих не рассказал о встрече в лесу в силу того, что, во-первых, никто бы мне не поверил и только подняли б меня на смех, сказав – опять я все сочиняю, как ту историю, про полет в космос с собачками Белкой и Стрелкой в качестве секретного руководителя малой космической экспедиции, по части контроля за процессом влияния космоса и невесомости на организм животных, их поведением в неземном пространстве и в должности кормильца животин в полете, за что получил, естественно, звание Героя Советского Союза, но при этом не был официально представлен народу по причине секретности.

Эксперимент-то являлся предполетным тестом первого космонавта-исследователя Юрия Гагарина, выбранного из множества претендентов по моральным, физическим и внешним данным героя. А мне, являющемуся практически почти рядовым сотрудником подготовки космонавтов-животных и не имеющему никакого отношения даже к кандидатам на всемирную славу, кроме того не проходящему ни по одному из параметров ни по наружности, ни по здоровью, втихаря предложили, инкогнито, посетить звездную орбиту, даже не сообщив о предполагаемой большой вероятности неудачи данного полета в космос.

В мои обязанности тогда входило – выполнить поставленную передо мной задачу по сохранности собачек, несмотря ни на что. Если сгину, думали боссы, то никто и ничего не узнает, все шито крыто, вроде бы ничего и никого не было, а если пройдет удачно, то все в полном ажуре, награды, премии там всякие, но не для третьей жучки, то есть не для меня, поскольку в космос лететь я не должен был, а отвечать за выживание моего собачьего экипажа должен, и хоть ты тресни.

Для престижа советского государства требовался только положительный результат, несмотря ни на какие жертвы. Партия сказала – надо, комсомол ответил – есть! В то время, как и многие из нас, без рассуждений и амбиций я, не задумываясь, сделал выбор на самопожертвование ради великого государства, ради великой цели.

Руководство полетами, перестраховываясь, тайно засадило меня в ту же ракету к моим подопечным на всякий непредвиденный случай, благо в кабине нашлось небольшое местечко для моей тощей фигуры. Нет, скафандра у меня не было, была только кислородная маска, там, в принципе, этого достаточно, если полет не длительный. Поэтому официального объявления обо мне вначале не было, не знали, как отрапортовать начальству по поводу первого, незапланированного полета не того человека в космос, а потом уже оказалось поздно трубить и, как результат, всеобщими героями оказались мои коллеги – дворняжки.

Об этом я однажды спьяну рассказал на одном из сборищ друзей на даче и с тех пор надо мной все прикалываются, припоминая Белку и Стрелку.

А во-вторых, расскажи я о диком человеке кому-либо и если, не дай бог, фантастическая новость просочится в средства массовой информации, то тут же в нашем лесу появится масса репортеров, научных работников, просто идиотов, которые захотят найти моего дикаря, отснять на фото, провести на нем опыты, а скорее всего, для сохранения вида доисторического гомо сапиенса, решат поймать его, с намерением поухаживать за ним в грязном вольере, последить за повадками и, в конечном итоге, заморят беднягу, для чего направят к нам отряды исследователей, охотников, а может даже и ОМОН.

В общем, я промолчал, сохранил тайну в себе, ни чем ее не выдавая. Да и на меня-то толком никто из моих не обратил внимания, – не барское это дело беспокоиться о челяди. Они, мои родные, обитают в своем мире, для тебя там места нет. Хорошо ли тебе, плохо ли, никто не заметит. Молчишь, да и ладно. Изволишь рассказать, расскажешь, если, конечно, тебя захотят выслушать, нет, так свободен как муха в полете, а что на душе твоей – без разницы.

Я давно уже понял, у меня в семье настал тот момент, когда я всем стал по хрену. Самое главное для них, особенно детей, за что они меня терпят, так это то, что приношу хоть какую-то маленькую, по их понятиям, пользу или выгоду в виде денег в дом (если бы они, деньги, сами бы приходили, то и своим домочадцам я вряд ли был бы нужен), в виде оказания помощи дочери, работающей у меня на студии, например, взять на себя серьезную ответственность или черновую, неблагодарную работу.