Валерий Черных - Личный закон

Отчего-то не клевало, хотя утро было тихое, по-летнему ясное, и вода гладкая как зеркало. Только лягушки будоражили ее то тут, то там, высовывая зеленовато-бурые мордочки из-под воды.

Слегка удивленный сентенциями старика, Юрка некоторое время молчал, затем спросил:

– Ну а ты, Семеныч, из каких будешь?

Старик хитро глянул из-под густых седых бровей и усмехнулся:

– Я? Я, должно, из вольных. Меня по жизни кто только приручить не пытался: красные, белые, серо-буро-малиновые… И бабы – те прям сразу хомут норовили на шею надеть. С властью, сам знаешь, у меня тоже взаимной любви не случилось. Не нравится ей, когда люди по свободе живут. Власть, она ж как баба, все время норовит тебя в ярмо запрячь.

Юрка помнил, как дед периодически гонял в станице представителей власти, пытавшихся отобрать у него лошадь – отчего-то советская власть запрещала частникам их держать. Доставалось и директору совхоза, и председателю сельсовета. Однажды по жалобе даже сотрудники КГБ приехали. Вошли к Семенычу в хату, увидели немощного седого старика, сидящего на табурете посреди практически пустой горницы, и несколько минут с удивлением пялились на «грозу» местной власти. Тем временем весть о предстоящем аресте разнеслась по станице, на улице собрался народ.

Старший гэбэшник отвел в сторону председателя сельсовета и тихо сказал:

– Ты совсем на голову больной? На кого жалуешься? Старик одной ногой на кладбище!

– Да он артист! – возмутился председатель. – На кладбище, как же… Коня втихую держит, с саблей по станице разгуливает. Да он десяток таких, как мы, запросто уложит и не вспотеет! Ну упакуйте вы его в дурдом от греха!

Сотрудник оглянулся на толпу.

– Ты это людям предложи. Гляди, сколько на защиту набежало. Ты здесь власть, вот и находи общий язык с народом.

С этого дня Семеныча оставили в покое. Тот хулиганить перестал, но коня на совхозную конюшню не сдал, так и продолжал держать его в лесном балагане у речки.

– Скажи, Семеныч, а ты вот так долго живешь, потому что «вольный»? – попробовал подначить старика Юрка.

Семеныч в ответ рассмеялся:

– Я, сынок, по молодости одной старухе с косой столько клиентов поставил, что она, видать, мне за это отсрочку дала.

Солнце уже довольно высоко поднялось, начало припекать. В садке у рыбаков плавали всего три небольшие плотвички. Юрка совсем потерял интерес к рыбалке и поднялся.

– Семеныч, я, пожалуй, пойду. Завтра с утра в военкомат. Так что – бывай!

Дед привстал с ватника, на котором сидел, и неожиданно перекрестил парня.

– С богом! – произнес он как-то торжественно, снова уселся на место и уставился на поплавок.

***

Пройдя через КПП, Самохин оказался на территории воинской части и огляделся. Справа от выхода висела доска объявлений, самодельный плакат с надписью «Боевой листок» буквально бросался в глаза. Приблизившись, он прочитал: «Сержант Шаров, назначенный дежурным по парку, сварил ведро чифиря. Бродил по части и искал, с кем бы его выпить». Ниже красовалась фотография сержанта с ведром в руках. Юрик залюбовался лихим видом «преступника», который нагло смотрел в объектив и, похоже, не испытывал ни малейших угрызений совести.

– Самохин? – раздался громкий бас за его спиной.

Юра обернулся и увидел здоровенного детину в хромовых сапогах, фуражке и с погонами прапорщика на плечах. Внушительные габариты прапора поражали: под два метра ростом, широченные плечи атлета и до черноты загоревшее под южным солнцем лицо с тяжелым квадратным подбородком. Прапор обеими руками поправил фуражку, под широкими рукавами форменной рубашки перекатились огромные бицепсы.

Юрка коротко козырнул:

– Так точно! Старший сержант Самохин!

Прапор козырнул в ответ, представился:

– Прапорщик Калмык, – затем резко повернулся кругом и коротко бросил через плечо: – Калмык – это фамилия. Иди за мной.

Слегка удивившись немногословности встречающего, Юра подхватил вещмешок и двинул за прапорщиком. Несмотря на позднее утро, в части было на удивление тихо. Пока шли, навстречу им попался всего один боец, торопливо шагавший куда-то.

Миновав чисто выметенный плац, они вошли в здание двухэтажной казармы и поднялись по лестнице. Дневальный у входа вытянулся по стойке смирно и уже открыл рот для доклада, но прапор небрежным жестом остановил его:

– Покажи ему койку, боец, – и, уже обращаясь к Самохину, сказал: – Размещайся, жду тебя в канцелярии, здание рядом.

После ухода прапорщика дневальный расслабился, удобно устроился на тумбочке возле двери и ткнул пальцем в сторону кровати у окна.

– Твоя, располагайся.

Юрка не спеша направился к указанной койке, пристроил свой баул в тумбочку рядом и отправился искать канцелярию.

В соседнем здании тоже стояла тишина. По обеим сторонам длинного коридора тянулись двери с табличками, но сразу возникало впечатление, что за ними никого нет. Самохин пошел по коридору, дергая ручки запертых дверей. Перед последней, в самом конце, он замер: за ней два мужских голоса вели оживленный разговор, периодически сопровождая его громким хохотом. Юра толкнул дверь, шагнул и оказался в приемной командира полка. За столом, возле двери с надписью «Командир полка Золотницкий А.Г.», сидел худющий дрищ с погонами ефрейтора и, брызгая слюной, рассказывал какую-то историю знакомому Юрке прапорщику – тот стоял у окна. Когда Самохин вошел, дрищ умолк и удивленно уставился на него. По-видимому, его привела в недоумение парадная форма десантника и голубой берет, так как в радиусе ста километров не наблюдалось ни одной десантной части. Сделав шаг к ефрейтору, Калмык щелкнул пальцами перед его носом, выводя из ступора, и негромко приказал:

– Прими документы, Свистунов, и поставь десантуру на довольствие.

Ефрейтор отчего-то резко вскочил на ноги, продолжая молча разглядывать десантника. Юрка не счел нужным ничего говорить, вынул из внутреннего кармана пакет с документами и протянул их Свистунову. Тот принял конверт, достал из него документы и принялся копаться в ящике стола, выкладывая на него какие-то папки и журналы.

– Август, все в отпуск слиняли, – как бы извиняясь, лениво растягивая слова, пробасил прапорщик. – На посту только это недоразумение: и за секретутку, и за отдел кадров.

Ефрейтор бросил на прапора обиженный взгляд, но смолчал. Самохин хотел присесть на стоящий в углу стул, пока он копается, но тут послышался грохот хлопнувшей двери и быстрые тяжелые шаги по коридору. Ефрейтор с прапорщиком переглянулись, Свистунов еще ниже склонил голову и уткнулся в документы.

Спустя пару секунд дверь в приемную с треском распахнулась, и в комнату влетел маленький толстый полковник в огромной генеральской фуражке. Едва не опрокинув стол, Свистунов резко вскочил на ноги и замер по стойке смирно. Прапорщик же, напротив, сделал шаг в сторону и прислонился к стене за открытой дверью, выпав из поля зрения полковника. Лицо у того было перекошено от злости, пухлые руки сжаты в кулаки. Он уже раскрыл рот и с шумом втянул в себя воздух – вот-вот заорет, – но тут увидел старшего сержанта в форме десантника, с орденом Красной Звезды на груди, как-то обмяк и удивленно выдавил: