Елена Радецкая - Эффект Лазаря

Выхода не было, Костя погрузил ящик на тележку, привязал. Вез, волок, тащил на своем горбу. Только дома он понял, что гроб не закрывается. Пошел в отцовскую столярку искать гвозди, и здесь наткнулся на всамделишный гроб, сосновый, не покупной, сработанный дядей Колей для себя.

Сторожа Костя не нашел, поэтому сам выбрал место на окраине кладбища и стал копать яму. Думал, будет легко, ведь почва песчаная, но ничего подобного, вся она была пронизана и заплетена корнями сосен, так что пришлось идти за топором и вырубать их. Ладони у Кости были содраны до мяса. Отнести гроб и опустить его в могилу помогли дед и его немолодой сын из поселка, давно знавшие дядю Колю, а помянуть как следует не дала жена сына, прибежала и уволокла обоих.

– А что, Сонулька, не сходить ли нам еще за бутылкой? Как считаешь? – спросил Костя.

У меня екнуло сердце. Никто, кроме Кости, не называл меня Сонулькой. Соня-засоня – звали, ненавистной С о фой – соф о й – звали, крестница Шурка – Соништой, а Сонулькой – он один. Это было детское забытое имя.

– «Тарзанку» помнишь?

– Какую «тарзанку»?

– С которой ты свалился и конечность сломал?

– Над оврагом-то? Помню. Так что насчет бутылки?

– А ведь ты в рюмку не плюешь?! Верно? – Он не сразу понял, о чем я, тоже не слыхал такого выражения. – Ладно, – говорю, – а где ты ночью возьмешь бутылку?

– Мы же не в открытом море.

На улице стемнело. Дорога была светлее неба, мы шли по ней, как по Млечному Пути, спотыкались и потешались над собой. Но вот показались дачи и странный дом.

– Частный магазин, азербы держат, – пояснил Костя. – Его называют – «Воронья слободка». Здесь торгуют, товары хранят, живут, корову держат, птицу.

Складывалось впечатление, что обычный двухэтажный дом с гаражом внизу упрямо и обильно облепляли со всех сторон клетями, сараями и верандами, так что в результате получился крутой сюр. С одной стороны стоял столик под зонтиком для выпивох, у стены были свалены ящики, с другой – фургон, тазы, корыта и какая-то бытовая утварь. Надрывалась цепная собака и орал ребенок. Тускло светилась обширная веранда на втором этаже, а на окружавшем ее балкончике реяло стираное тряпье. В полутьме это походило на театр. Театр абсурда.

Внизу скрипнула дверь, и показался страшный мужик, похожий на лешего, но трезвый и деловой. Протянул бутылку.

Печка в дяди Колином доме не топилась со дня его смерти, но после водки мне стало тепло.

– В эти последние дни мы с ним много говорили, – сказал Костя. – Наверное, больше, чем за все последние годы. И знаешь, он о тебе спрашивал.

– А что хотел узнать?

– Что-нибудь… Как живешь…

– И что ты ему сказал?

– Сказал, что замужем, а есть ли дети, не знаю.

– Господи, Костя, ты же знаешь, что я давно не замужем! И детей у меня нет!

– Пардон. Хотя думаю, ему приятнее было услышать, что все у тебя, как у всех.

– А про Лильку не спрашивал?

– Не спрашивал. Ты видишься с ней?

– Вижусь. Особенно часто после смерти тетки Вали. Лилькина дочка, Шурка, моя крестница.

– Это же Валентина тебя устроила на работу в Лениздат?

– Первый раз слышу. С чего ты взял?

– Томик говорила.

Томик – домашнее имя моей матери, я и сейчас ее так называю в добрые минуты, когда вспоминаю прошлое, хорошее. А с теткой Валей прохладные отношения на всю жизнь у меня сложились после глупой детской истории, которая случилась, к слову сказать, здесь, на даче.

Тетка Валя с Лилькой приезжали обычно ненадолго и жили во времянке. Лет восемь мне тогда было, а Лильке, значит, пять. Однажды мы пошли купаться. В тетке Вале был центнер веса. Мальчишки моего возраста, увидев, как она плюхнулась в озеро, чуть не вызвав цунами, захохотали. Наверное, мне хотелось привлечь их внимание, потому что я гордо заявила: «Это моя тетка». Внимание привлекла, один белобрысый спросил: «А слабо заорать: моя тетка – жирдяйка»? Я оценила расстояние, на которое уплыла тетка, и крикнула. Услышать меня она все равно не могла, и мальчишки потеряли ко мне интерес. Потом этих мальчишек я больше не видела, а когда тетка Валя, пыхтя и отряхиваясь, вышла на берег, Лилька наябедничала: «Она кричала, что ты жирдяйка!» Тетка подошла ко мне красная, как помидор, щеки ее дрожали от гнева, по лицу стекали капли озерной воды.

– Ах ты, маленькая поганка! – сказала она и схватила меня за уши. – Я же не говорю, что ты похожа на обезьяну?!

Мне показалось, она оторвала меня от земли, а когда я приземлилась, уши остались у нее в руках. Я пустилась бежать, забралась в дяди Колину столярку и просидела под верстаком до вечера. Уши горели, но были на месте. Вылезла я на свет божий, когда меня уже разыскивали. Тетка Валя, судя по всему, никому не рассказала об инциденте, но я считала, что она не простила меня, а я прощения и не просила. Потом мы никогда не вспоминали об этом случае.

– На похоронах тетки Вали, в крематории, я впервые услышала, что она очень и очень известный химик. Там зачитывали соболезнования разных академий и научных обществ из разных стран. Даже из Австралии. Ты в курсе?

– Конечно. Кстати, у нее то ли отец, то ли дед тоже был известным химиком.

– Надеюсь, не Менделеевым?

– Нет, не Менделеевым. Самборским. У них, кстати, Валентина последняя носила эту фамилию. До замужества. А Лилька замужем?

– Разведена. Дочке четырнадцать лет.

– А как Томик?

– Живет с гражданским мужем, художником, в его мастерской. Величает его бойфрендом. – Подумала и добавила: – Они вместе квасят. Много и с удовольствием.

Вообще-то я никому об этом не говорю, но что от Кости-то скрывать?…

– Ты знаешь, в юные годы я был в нее влюблен, – сказал он, как мне показалось, мечтательно, а потому отозвалась я с ехидством:

– Очень трогательно.

– Что ж удивительного? Она всегда была такой красивой, элегантной, экстравагантной. Я даже хвастался, что вот, у меня есть знакомый искусствовед – очень эффектная женщина.

– Видел бы ты ее сейчас…

Мы помянули тетку Валю, потом расстелили ватник на крыльце и уселись покурить, точнее, курил он, я просто так сидела. Было не холоднее, чем на веранде, небо ватное, без лучика звезды. И тишина, какой я не слышала давным-давно.

Вот я и вернулась на дачу. Подумала о своей жизни, и стало так грустно, что приклонила голову на плечо Кости, возможно, даже слезу пустила, потому что он вытирал мне щеки пальцами и тыльной стороной руки, ладони-то у него были изуродованы. Лицо его оказалось совсем близко, и я прикоснулась к нему губами. Попала в уголок рта. А потом началось такое, к чему я будто бы не имела никакого отношения. Губы, руки и даже ноги действовали сами, я ими уже не управляла. Губы проникли в губы, руки гладили спину под одеждой, и вряд ли я ошибалась: с ним происходило нечто подобное. Я слышала, как бешено стучит мое и его сердце, а потом он поднял меня и потащил в комнату, на диван, вместе с ватником, который волочился за нами. Свалило нас, закружило, я только вскрикивала, и смеялась, и всхлипывала. А потом, обескураженные случившимся, мы сидели рядышком на диване, спустив ноги на пол.