Рам Ларсин - Мозаика чувств

В зале наступила напряженная тишина, которую нарушил голос судьи:

– Подсудимый, вы подтверждаете это?

Тот кивал головой, улыбаясь и плача одновременно.

– Что ж, на основе открывшихся данных я снимаю с вас обвинение. Вы свободны! Рассмотрение дела двух других подсудимых будет продолжено завтра!

Сухая судейская рука с удовольствием ударила молотком по столу.

Публика, очень довольная, двинулась к выходу.

– Вареники-Лавреники! – снова послышался тот же смешливый голос.

Шломо с Ильей направились к Муссе, однако он был занят: бил благодарственные поклоны своему главному свидетелю и вдруг кинулся к ним, хотел целовать руки, но, остановленный, клялся, что всегда будет их должником.

А на вилле все шло своим чередом, хотя уже под эгидой специальной комиссии, решившей восстановить портрет Береники в металлической раме и перенести в музей Кейсарии.

Естественно, это поручили Илье, который взялся за дело со свойственным ему упорством и талантом.

Но так только казалось.

После всего пережитого он уже не был, как прежде, полностью сосредоточен на мозаике двухтысячелетней давности, и часто его мысль ускользала домой, к компьютеру, к чертежам боевых ракет.

Идея была такая: разрушить часть посадочной полосы, отведенной Аэробусу, и тогда, можно надеяться, эту сверхдорогую машину отведут в менее опасное место.

Главное – все должно быть сделано, когда лайнер будет в полете, что исключит человеческие жертвы и прекратит страдания Рины, которая вынуждена убегать от грохота моторов к нему, в Тель-Авив, или к своим подругам.

Конечно, краем своего измученного мозга Илья понимал все безумие задуманного, но сидеть сложа руки, зная, что девушка в это время испытывает тяжкие страдания – тоже не способствовало его душевному равновесию…

Так думал и чувствовал Илья, всматриваясь воспаленными глазами в прекрасное и проклятое лицо иудейской царицы, заменяя поврежденные ночными ворами фрагменты новыми, которые он доставал из большой картонной коробки.

– Откуда это, босс? – полюбопытствовал проходящий мимо Мусса.

– Музей заказал в Венеции на фабрике Мурано, но и здесь нет того, что мне нужно. Например, для глаз Береники необходим перламутр особого оттенка, а я не нахожу его.

Мусса порылся в цветных осколках, и его голый череп отразил исходящие от них светлые блики:

– Стоит поискать на черном рынке.

– На черном рынке? И что там можно достать?

– Все! – усмехнулся араб. – Но не даром.

Илья кинул на него внимательный взгляд. С некоторых пор все слышанное и виденное им вокруг имело значение только, если касалось его тайны. Он спросил как бы невзначай:

– А… боевую ракету?

И сразу же пожалел об этом.

Тот испугался:

– Зачем тебе, босс? Взорвать что-нибудь?

Илья натянуто засмеялся:

– Ну что ты! Так просто…

– Нет, не просто! Опасно!

Его губы дрожали:

– Босс, ты хороший человек, спас меня на суде. Потому расскажу тебе… Мой отец… был гашаш… помогал солдатам находить тайники с оружием. И его убили!..

– Почему? – поразился Илья.

– Деревня наша такая. Кто за, кто против. А у меня жена, ты ее видел со мной на рынке. Красавица! И маленькая дочка… Мне нельзя тебе помогать. Прости!

Но Илья, зашедший уже так далеко, не мог отступить. Чувствуя себя мерзавцем, проговорил тихо:

– А там, в суде… Ты клялся аллахом, что будешь навсегда нашим должником!

Мусса с укором глянул на него и пошел прочь, не сказав больше ни слова.

Он и потом старался не попадаться на глаза Илье, пока тот, как делал иногда, не предложил подвезти его домой. Но обычно словоохотливый Мусса всю дорогу помалкивал и вяло отвечал на вопросы, и только когда они подъезжали к его деревне, спросил:

– Можешь остановиться? Десять минут, хорошо?

Выйдя, он углубился в негустую рощу молодых сосен. Илья терпеливо ждал. Наконец, тот появился, неся какой-то большой сверток, испачканный землей и, попросив открыть багажник, сунул его туда.

– Это тебе, босс. Осталось от отца, – он помолчал. – Тоже не был святой, оставил себе на черный день. – Потом добавил глухо. – У нас завтра праздник. Нельзя в храм, если поклялся и не сделал…

Потом махнул рукой:

– Я пешком. Тут близко.

Он медленно пошел вперед, и вдруг, остановившись, оглянулся, словно не хотел идти дальше. Илья быстро опустил окно, но черная тонкая фигура уже исчезла в густеющем тумане.

Не появился Мусса и завтра, и послезавтра, и Илья, чувствуя какую-то непонятную вину, сказал Шломо, что хочет навестить его.

– Да, – кивнул тот, – здесь накопилось много дел.

Был конец дня, шоссе забито машинами. Стоя в колоссальной пробке, он вспомнил, как был поражен, открыв сверток Муссы, в котором оказалась… ракета! Он впервые увидел такие в Азе, когда его отряд прочесывал развалины, оставленные палестинцами после боя. Малка, его верная овчарка, блестя острыми зелеными глазами, привела отряд в подвал, где был тайник с оружием. Его охранял парень с Калашниковым в руках, и Шауль, сержант, тут же прострелил его голову в черной маске…

Что ж, теперь, с этим неожиданным подарком Муссы то, что задумал Илья, уже не казалось таким фантастическим…

Наконец, движение возобновилось, Илья вскоре свернул с шоссе и поехал по грунтовой дороге.

Вдали показалась деревня. Он становился, подошел к старой деревянной лавке, где сидели двое мужчин, курящие кальян.

– Салям! – поздоровался он. – Не знаете, где живет Мусса Абу-Захария?

Один из них, толстый и бородатый, хмуро глянул на гостя.

– Живет, говоришь? – странным тоном переспросил он на ломаном иврите и, недобро усмехнувшись, ткнул пальцем в небольшой домик напротив.

Илья был на территории мирных, как принято говорить – «наших арабов», но эта усмешка вызывала беспокойство. Он перешел улицу, постучал в массивную дверь, окрашенную по обычаю в голубой цвет. Внутри испуганно заплакал ребенок, и кто-то глянул сквозь оконную занавеску. Внезапно дверь распахнулась с такой силой и шумом, будто взорвалась перед Ильей. На пороге стояла высокая женщина, закутанная во все черное, но лицо ее, красивое, хотя еле видное из-под хиджаба, Илья узнал.

– Уходи к черту, иhуд! – закричала она страшным голосом. – От вас одни несчастья!

– Что вы, что вы? – ошеломленно бормотал Илья, отступая назад.

Тут небо потемнело, полил дождь, в низких тучах бились холодные искры и, может быть, поэтому ему показалось, что в руках женщины сверкнул нож.

Стараясь унять гулко бьющееся сердце, он поплелся к машине. Дорога, никогда не мощенная, сразу превратилась в сплошное месиво и бросала маленький Фиат из стороны в сторону, будто несла Илью туда, куда послала его несчастная вдова.