Виктория Лебедева - Как он будет есть черешню?

Время тащится еле-еле, заседание задерживается на пять, на десять, на пятнадцать минут, наконец за дверью происходит какое-то шевеление, вываливаются галдящие, взвинченные люди – и вот нас приглашают в зал.

Помещение оказывается совсем небольшим. Оно ни капли не похоже на просторные залы из американских блокбастеров. Это просто казенная комната с плохо вымытыми окнами и не очень высокими потолками, в ней метров, может быть, сорок; вся мебель тут из дешевого светлого ДСП, стулья – из нескольких разных наборов, вдоль одной стены тянется какая-то будка не будка… внутри нее темно, и она, похоже, сейчас закрыта.

За двумя сдвинутыми письменными столами в центре комнаты краснощекий мальчик, очень забавный, сосредоточенно раскладывает бумажки (он потом окажется прокурором), нам указывают место, куда сесть, и мы садимся рядком: сперва Андрей, потом я, потом Марина и Саша, а Илья Валерьевич и Ванька сразу отправляются к сдвинутым столам и помещаются напротив смешного мальчика. Ванька садится и с любопытством вертит головой, Илья Валерьевич открывает портфель и тоже начинает раскладывать бумажки.

Некоторое время ничего не происходит. Но вот раздается дежурное: «Встать, суд идет», и из боковой двери, которую я поначалу не заметила, выходят две молодые женщины. Или их три? А впрочем, какая разница, дело не в них, а в будничности происходящего, в ощущении механистичности и рутины… вот мы, вот наш ребенок, вот вся его будущая жизнь, а вот скучающие люди вокруг и их обычный рабочий день, один из многих примерно одинаковых рабочих дней… это мне и странно, и страшно.

Вошедшие возятся несколько минут, рассаживаясь и устраиваясь, говорят положенные вводные слова и наконец приглашают в зал свидетелей со стороны обвинения.

Огромный холодный ком застревает за грудиной, перекрывая кислород. Ну конечно! Сейчас мы его увидим, Димыча! Он и есть главный свидетель по делу!

Но додумать я не успеваю. В зале материализуется странная личность лет тридцати пяти, с одутловатым испитым лицом, болезненно худая, в обвисшей футболке с такими длинными растянутыми рукавами, что они полностью закрывают ладони, – сомнительная личность в выцветшей бейсболке козырьком назад.

– Головной уборчик снимите! – говорит помощница судьи чуть раздраженно, и личность суетливо стягивает бейсболку, начинает комкать в руках.

Сознание подвисает. Это что, вот это – Димыч? Друг нашего Ваньки?!

Но нет. Разумеется, нет. Когда к личности обращаются с вопросами, ее называют то ли Колей, то ли Костей.

– Он не придет… – шепчет мне на ухо Андрей, и я сразу понимаю, о ком речь, но легче от этого не становится.

Личность что-то бормочет, путаясь в словах, и дело даже не в том, что все они неправда от первого до последнего, а просто личности в принципе тяжело пользоваться словами родного языка и собирать их в предложения. К тому же личность зависает надолго в тех местах, где для связки положен небезызвестный артикль, неприемлемый для судебных заседаний.

Через некоторое время личность перестают мучить и разрешают вернуться на место. И личность делает несколько уверенных шагов в сторону огороженной будки, запертой и темной, в которую на суде сажают особо опасных (интересно, как она называется, эта будка? тоже обезьянник? Я пытаюсь сосредоточиться и вспомнить, но в голову ничего не приходит, кроме «скамьи подсудимых»).

– Гражданин, куда вы?! – строго спрашивают со стороны судей.

Личность спохватывается, суетится, потеряв ориентир, и, потоптавшись на месте, отправляется в свой угол.

– Чистый Хармс! – шепчет мне на ухо Андрей.

А по мне, это никакой не Хармс, а, скорее, Платонов. Нелепо и жутковато.

Ванька сидит понурый по правую руку от Ильи Валерьевича, который что-то горячо сейчас говорит, обращаясь к суду, и речь его течет ровно, но смысл слов уплывает, я оборачиваюсь к Марине и Саше, и бедный мой мозг в очередной раз отказывается принимать информацию, которую транслируют внутрь него глаза.

Рядом с Сашей сидит молодой человек в форме. (Когда, откуда он взялся? Почему я его раньше не заметила?!) «Пристав», – услужливо всплывает на поверхность подобающее слово. Пристав и Саша тихо перешептываются, отвлекшись от происходящего в зале, я слышу странные какие-то вещи, какую-то «теть Люсю», какую-то «дачу», «девятку» и «огород», и даже очень невнимательный человек заметил бы, насколько Саша и этот пристав похожи друг на друга. Лицом, комплекцией… Но я не успеваю додумать мысль, что, наверное, именно так люди и сходят с ума. Марина шепчет мне на ухо:

– Это Ромка, не бойтесь! Сашин брат!

«Господи, какой еще брат?! У Саши нет никакого брата!» – проносится мысль.

– Двоюродный, – шепчет Марина, точно услышала. – Я даже не знала, что он тут работает, прикиньте? Мы, пока Саша в колледж не перешел, все в одной компании тусили.

Я таращусь на Марину. Марина смущается, бормочет:

– Ой, простите. В смысле, общались… ходили… ну, гуляли в смысле…

Она на полном серьезе уверена, будто я стану ругаться на неуставной сленговый глагол. Даже краснеет слегка. Ванька поднимается с места, чтобы ответить на какие-то заданные ему вопросы; нить повествования, суть происходящего – все это теряется окончательно, это какой-то бред, и надо бы ущипнуть себя хорошенько, чтобы проснуться, но я не могу.

Все что-то говорят: Андрей, Саша, Илья Валерьевич, взволнованная Марина, вдохновленная и своей новой влюбленностью, и своей миссией (ни дать ни взять жена декабриста), и я что-то говорю, когда меня вызывают, – все мы здесь свидетели, нам надо доказать судье, что Ванька – хороший, что все это – нелепая и страшная случайность; я не помню, что говорю о сыне, больше всего хочется лечь и укрыться с головой одеялом. Илья Валерьевич зачитывает характеристики: из школы, из велоклуба, Ванька смущенно озирается, поправляя очки на носу, тоже что-то сбивчиво объясняет, когда ему задают уточняющие вопросы, и в какой-то момент я отчетливо слышу Ванькино: «Я больше так не буду!» А в нескольких метрах от нас прозябает команда противника, в составе единственного человека в бейсболке, и человеку этому явно очень неуютно… «По-моему, он привык быть по другую сторону баррикад», – шепчет Андрей, судья смотрит на нас изучающе и в беспристрастном лице ее прочитывается недоумение. «Кто тут, черт побери, подсудимый?!» – как бы написано у нее на лице; наверное, мы и в самом деле выглядим странно: хрестоматийная «хорошая семья», «красивая пара» лопоухих интеллигентов (мы с Андреем), и любимая девушка подсудимого (Марина), и Саша-брат-пристава; человек в бейсболке отлично оттеняет Ванькино глупое щенячество и наше тихое офигение от происходящего, все это – плохой текст, просто плохой текст, выдуманный неумелым автором, который не определился, чего хотел, комедии или трагедии, а в итоге получил нагромождение и полный бред.