Александр Ермак - Годин

– Опять все холодное!!!

В ответ ему визгливое постоянное:

– Ты же сам с порога велел стол накрывать!!!

И еще голос потоньше, как на прокручиваемой снова и снова магнитофонной записи:

– Хватит уже! Разорались! Есть давайте!.. Хватит уже! Разорались! Есть давайте!.. Хватит уже! Разорались! Есть давайте!..

Проваливаясь в сон, вспоминал, что нечто подобное заставал и у Кати дома. Не придавал тогда значения…

Через несколько дней к нему на работе зашел отец, протянул:

– Вот деньги!

– Мне не нужно!

– До зарплаты еще не близко. Бери! Отдай половину Дусе: она тебя кормит, за свет, газ платит… Куришь?

Он уже полгода покуривал тайком от родителей – маме очень не хотелось, чтобы он дымил, как то и дело кашляющий отец. Алексей удержался от этой привычки в школе, из принципа не разделял страсть к табаку своих уже вовсю смолящих друзей детства в Потаповке. А вот в институте пристрастился под кофе с интересными разговорами и интеллигентными барышнями в очках, совместно дышали синим дымом.

Ответил с вызовом:

– Курю!

– Раз куришь, не проси у других, не «стреляй», не побирайся – ни себя, ни меня не позорь. Свое курево надо иметь! Покупай!..

У проходной почти каждый день встречала с сумкой грустная мама:

– Вот тебе кое-что из чистой одежды принесла. И вот еще, сынок, блинчики! И как ты, как ты без нас?

К тете Дусе забегала Лиля:

– Лешик, возвращайся уже! Без тебя дома тихо и скучно. Папа в газете сидит и курит, курит. Мама на кухне – и плачет, плачет…

Так продолжалось две недели. Но в начале третьей, в очередной раз встретив сына у проходной, мама светилась радостью. Цепко ухватила Алексея под руку:

– Все, пошли домой!

– Не пойду!

– Пойдем, сынок, пойдем!

– А отец?

– Отец ничего не имеет против.

– Так просто не имеет против?

– Я ему сказала, что сам виноват.

– Сам виноват?

– Ну, он же тебя так воспитал. Он же хотел, чтобы ты вырос самостоятельным. Идем, хватит по чужим домам ошиваться!

«Блудный сын» снова оказался дома. С узбекским ковром на полу в гостиной и румынской мебельной стенкой вдоль ее стены. С отечественной кухней «рогожка» на кухне. С набитым припасами холодильником: когда удавалось, всего покупали много и впрок. Алексей ел материны борщи со свининой, уминал голубцы с рисом и говядиной, запивал компотом из киргизских сухофруктов и не хотел обратно к тете Дусе.

Этого в семье никто не хотел. Снова, как и раньше, вечером выходного дня все вместе лепили пельмени: намораживали полную морозилку, чтобы, когда концу недели закончится огромная кастрюля борща, плова или макарон по-флотски, можно было за пять минут приготовить вкусный и сытный ужин.

Отец, чертыхаясь из-за попадающихся, стопорящих работу косточек, крутил фарш на ручной мясорубке. Мама месила крутое тесто. Алексей его раскатывал. Лиля мастерила первый секретный «счастливый пельмень», который потом затеряется среди пары сотен других слепленных уже всей семьей в восемь рук и найдется сваренным у кого-то во рту:

– Сегодня «счастливый» с перцем!

Или:

– С копеечкой!..

Пока лепили, пели на четыре голоса.

То:

То:

А то:

На душе у Алексея было одновременно и спокойно, и неспокойно. Вроде, как обычно, будними вечерами вся семья собиралась за ужином, делилась новостями и мелкими радостями дня. Но то неожиданно хмурился отец, то мать смахивала со щеки беспричинную слезинку. Лиля рисовала в альбоме на фоне синего неба огромный черный танк…

Продолжали встречаться с Катей. Она то была очень нежной, то раздражалась из-за пустяков. Неделя бежала за неделей. А потом из военкомата принесли повестку.

Получив ее, Алексей первым делом раскрыл синюю папку, перечитал все снова, хотя, казалось, уже давно выучил наизусть. Завернул свое сокровище сначала в газету, потом в целлофановый пакет и засунул поглубже в письменный стол: как ни хотелось, с собой ее не возьмет – дома будет сохранней.

Достал с антресолей свой зеленый брезентовый вещмешок, в котором, как и в отцовском, на случай войны или тюрьмы было все необходимое: миска, ложка, кружка, зубная щетка, мыло, спички, смена белья…

На проводы у Годиных, как полагается, накрыли большой стол. Собрались гости. Тетя Дуся со слезами на глазах обняла, поцеловала, подарила «на дорожку» носовой платочек. В нем – синяя пятирублевка.

Катя пришла с родителями, которые оказались у Годиных в первый раз. Они внимательно и, кажется, с некоторым разочарованием осмотрели квартиру: «Да, не больше, чем у нас…» Подарили платочек – красный «червончик».

Было несколько одноклассников и одноклассниц. Не было друзей. Алексей ни с кем особо не дружил в Дальнедорожном. Настоящие друзья имелись только в Потаповке: Митяй, Андрюха, Николай. Их самих сейчас также должны были провожать в армию.

Конечно, пришел Валерка, который, как и задумывал, учился теперь в станкостроительном техникуме и продолжал играть в ансамбле на танцах. Он имел отсрочку от армии и несколько взрослевших поклонниц, с которыми распивал то шампанское «Советское» за шесть пятьдесят, то вино «Яблочное» «по рупь семнадцать».

Мать металась с закусками и горячим с кухни в гостиную и обратно. Отец, сидящий рядом с родителями Кати, курил одну папиросу за другой. Голубоватая водка «Пшеничная» по четыре сорок две лилась в рюмки, из рюмок опрокидывалась в рты, закусывалась теми самыми хрустящими зелененькими, а еще соленой капусткой, сочными маринованными помидорчиками, жареной курицей.

Алексею желали достойной службы и своевременного возвращения домой. Он тоже уже выпил изрядно, но его смущали не беспокойные глаза матери, а взгляд Валерки, сидящего напротив них с Катей. После нескольких рюмок тот вроде как перестал замечать виновника торжества и все время пялился на упущенную им когда-то подругу. Так и елозил взглядом по всей могучей Катиной форме, даже когда взял в руки принесенную гитару и запел:

К такому интересу со стороны представителей своего пола Алексей вроде бы уже давно привык, но его задело то, что Кате сегодня, как показалось, понравился этот взгляд с другой стороны стола: