Владимир Львовский - Полвека – как мгновение, или Ещё 50, пожалуйста!

Мы подали заявку на ту часть берега Финского залива, откуда я часто отплывал на лодке с моим другим дедом на рыбалку. Я увидел в этом некий знак; место было хорошее, и самое главное – там была огромная непересыхающая лужа, которую я выдавал за пруд.

Вот тут судьбоносная встреча президентов и сыграла роль. Документы пролетели первую стадию очень легко, но все это было при Яковлеве.

А пока согласовывали пивной ресторан, переводили в собственность из «времянки» «Русскую Рыбалку». И тут мы столкнулись с новой проблемой – на участок, где мы собирались строить ресторан, объявились претенденты.

Дело в том, что рядом с нами известный тренер-велосипедист Кузнецов начал строить велотрек, но строить собрался на месте теннисных кортов, у которых тоже был хозяин. Корты считались «времянкой», поэтому с ними не особо считались, и администрация легко пообещала им разрушенную асфальтовую площадку автодрома, на которой мы уже вовсю проектировали ресторан с пивоварней, благоразумно сказав нам: разбирайтесь меж собой сами. А как разбираться? Участок один, у теннисистов крепкие связи, и за ними стоит солидный нефтяной инвестор.

А мы стоим с надутыми щеками и несем чушь про то, что мы чуть ли не в «кремлевский общак» засылаем, потому связываться с нами не надо, иначе старшим пожалуемся, а они этого не любят, и всем мало не покажется. Думаю, нам не поверили, но у инвестора, как мне кажется сейчас, возник другой инвест-проект на Каменном острове. Проект был солиднее и интереснее, поэтому денег инвестор не дал, а теннисист повел себя порядочно и не стал гадить, а просто отошел в сторону. За что ему отдельное спасибо, и поэтому мы до их пор общаемся.

После этого мы с удвоенной скоростью начали строить ресторан и оформлять документы; провели историко-культурную экспертизу, я ездил в Москву на прием к замминистра культуры и доказал, что никакой культуры в разрушенной асфальтовой площадке нет. Видимо, был убедителен и, получив согласие, уже достаточно легко победил Комитет по охране памятников СПб.

Еще мы с Мишей ездили в Мюнхен закупать оборудование для нашей будущей пивоварни. Приехали в какую то немецкую деревню, там в ангаре вся в паутине стоит пивоварня, причем немцы ее тоже покупали не новую и на разных заводах; на вопрос, работает или нет, нам оставалось только поверить на слово. Но тогда мы еще верили, что европейцы ведут себя в бизнесе честно всегда. Посмотрели, торганулись, в ближайшем ресторане отметили пивом же подписание контракта.

Едем назад, Миша просыпается и говорит: «А ты знаешь, что мы сейчас совершили самую большую сделку в нашей жизни?» – и заснул опять. Он вообще обладает уникальным свойством спать в любом месте в любой позе, отрубается мгновенно; а я сижу и думаю: он в деньгах имеет в виду? Ну да, мы никогда так много никому сразу не платили. Или, если говорить про значимость, эта сделка может изменить нашу жизнь? Мы до этого еще не варили пиво… и тоже заснул.

Наутро мы зачем-то поехали в Берлин. Утро было тяжелое, и мы что-то не рассчитали с деньгами. Их еле хватило на два билета, один суп и кружку пива в поезде. Вот так совершили свою первую серьезную сделку бизнесмены-пивовары. Потом нам деньги перевели «Вестерном», и все было нормально, но эта поездка на поезде! Голодные, уставшие после «самой крупной сделки», один суп на двоих и поезд, который тащился, не пропуская не только деревушки, но, как мне казалось, даже отдельных пассажиров, которые, стоя на путях, голосовали. Затем была большая стройка и все что с ней связано, затем я попал в больницу при более чем странных обстоятельствах.

Я поел в собственном ресторане грибного супа. Вкус мне показался немного странным, и уже наутро начались боли в животе. Потом возникла светобоязнь и палуба подо мной зашаталась, потом я уже с трудом ходил, стал плохо видеть: перед глазами пелена; лимфоузлы распухли везде, где они есть. В таком виде меня и привезли в больницу к знакомому врачу. Та, посмотрев анализ крови, перевела взгляд на меня и уже как-то по-другому спросила: а ты как себя чувствуешь-то? Впоследствии она пояснила, что с такой цифрой лейкоцитов людей живых не встречала за тридцать лет практики.

Меня сразу положили под капельницу и прокапывали несколько дней. Я засыпал – меня капали, просыпался – было то же самое; время потеряло границы, я перестал понимать, где ночь, а где день, не вставал несколько дней, есть не хотелось, все остальное не нужно. Пролежал так в больнице две или три недели, уж не помню. Потом ходил с палкой, чтобы не упасть, потом ездил в санаторий; но все равно восстановление шло медленно, иммунитет был на нуле, и если в радиусе километра кто-то чихал или я переохлаждался, тут же схватывал простуду.

В общем, вышел из этого состояния благодаря ходьбе босиком и бане по совету одного моего друга, который сам это практиковал. Впоследствии другой друг, врач по образованию и своей сути, внимательно выслушав мой рассказ, с абсолютной уверенностью сказал, что меня пытались отравить биоядом.

И тут я вспомнил странный вкус супа и еще несколько странных факторов. Но это всего лишь подозрения, поэтому выводы из них не сделать.

С этой болезнью отвлекся от главного – от строительства ресторана. Был нанят австрийский инженер, который забраковал работу отечественных сварщиков, пришлось нанимать немцев и все переделывать.

Пригласили французского шеф-повара и баварского пивовара, который, запустив пивоварню и варя вполне приличное пиво, спился и снюхался за полгода так, что его, абсолютно синего, с тремором, загрузили в самолет, сунув в карман расторгнутый контракт на память.

Между тем наступил декабрь 2002-го, и пришло время открывать ресторан, а следовательно, давать ему имя. Мы устроили мозговой штурм, понаписали два десятка названий, но все они были обычные, типа «Пивная мельница» или «Баварский дом»… Не цепляло. Прошло несколько дней, название не приходило, тут я вспомнил Швондера из «Собачьего сердца» Булгакова – тот эпизод, когда к Швондеру пришли с просьбой назвать двух девочек и предложили имена Бебелина, Пестелина, Баррикада, но он сказал: «Нет! Давайте назовем их просто: Клара и Роза. В честь Клары Цеткин и Розы Люксембург, товарищи!» Не то чтобы Швондер был героем для подражания, но мне понравилась идея назвать ресторан двумя именами.

Я предложил «Карл и Фридрих», и не то, чтобы я так любил марксизм, просто имена ассоциировались с немцами и были на слуху семьдесят лет до этого. Мише идея понравилась настолько, что он до сих пор пытается выдать ее за свою, но хоть мы оба знаем, как было на самом деле, я особо не спорю.

Кстати, еще лет пять после открытия нас спрашивали, кто из нас Карл, а кто Фридрих, несмотря на то что на эмблеме ресторана нарисованы ярко выраженные Маркс и Энгельс – один в баварской шляпе и в поварском колпаке другой, ну и конечно, у обоих бороды лопатой, как и положено.