Юрий Сидоров - Пробуждение

– Точно, Иван Петрович. Оба там сейчас. Это только я никак не решусь подняться. А ведь Лешеньку кормить пора, с вечера ничего ему не давала. Или?..

– Что или? – не сообразил Померанцев.

– Я вот что подумала, Иван Петрович. Раз он глаза открывает, то и глотать теперь сам сможет? Не надо будет через трубочку-то…

– Да, да, конечно. Но это не сразу. Мышцы все пока атрофированы, так что через трубочку придется, как и раньше. Какое-то время должно пройти, пока так кормить будем. Ладно, Анна Мефодьевна, я тоже поднимусь в палату. А вы чаю попейте, что ли, надо вам приходить в себя.

Померанцев дружески улыбнулся Аннушке, поплотнее прикрыл дверь кабинета дежурного врача и, бросив взгляд на пустой коридор, быстрым шагом устремился к лестнице, а там и вовсе дал себе волю и легко, словно юноша, преодолел подъем на четвертый этаж.

Дверь в сорок пятую палату была распахнута во всю ширину, из нее в полутемный коридор, где горели через одну лампочки дежурного освещения, мягко лился дневной свет. Голубничий и Гаврилова сидели на стульях около кровати и, услышав шаги Померанцева, одновременно обернулись к двери, вскочили и заговорили дуэтом:

– Иван Петрович, здравствуйте! Мы вас так ждем!

– Здравствуйте, здравствуйте, друзья мои! – приветливо и успокоительно помахал рукой Померанцев. – Ну, чем порадуете старика? Как наш большой? Небось отжимание от пола уже делает?

Померанцев ощутил, как от его шутки молодым коллегам сделалось гораздо спокойнее.

– Иван Петрович, как хорошо, что вы здесь! – облегченно выдохнула Лена Гаврилова. – Доброе утро!

– Доброе, доброе, – задумчиво ответил Померанцев, устремляя взгляд на лицо лежащего на больничной койке пациента.

«Глаза закрыты, все как всегда», – отметил про себя Иван Петрович и спросил:

– Пока я ехал, он размыкал веки еще раз? Какой сейчас пульс? Попытка пошевелиться, заговорить была?

Гаврилова оглянулась на Голубничего. Лицо Виктора возвещало граду и миру лишь о навалившейся на него усталости. Видимо, решив, что от коллеги сейчас мало проку, Елена принялась рассказывать сама:

– Иван Петрович, пульс, честно говоря, я ему не мерила. Виктор до этого насчитал около сорока ударов. Глаза Кар-пунцов открывал еще раз. Причем зрачки у него бегали по стенам, по потолку, потом… по мне, по моему лицу, – смутилась Гаврилова.

– Ну это как раз неудивительно! – решил подбодрить коллегу Померанцев. – Молодая женщина, да еще такая привлекательная! Представляете, открыть глаза через шестнадцать лет с гаком и сразу увидеть такую красоту! Вы же первая женщина, которую он увидел!

– Вторая, – подал голос Виктор, – первой Анна Мефодьевна была.

– Ну, Анну Мефодьевну наш подопечный от эйфории пробуждения мог и не заметить. Ладно, друзья, давайте теперь серьезно. – Померанцев присел на краешек кровати и нащупал пульс пациента. – Сорок четыре. А было тридцать семь. Чуть больше стало. Главное, нет возврата к прежним значениям. Значит, процесс стал необратимым. Он действительно просыпается. Нужно постоянное наблюдение. У Анны Мефодьевны дежурство закончилось?

– Нет, ее же ночью не было. Утром пришла и сразу отправилась кормить Сорок пятого… Ой, простите, сорвалось с языка, – смутился Голубничий.

– Да уж, Виктор, отвыкайте от этой вашей терминологии. Еще, не дай Бог, сорвется с языка сие прозвище при пациенте, совсем нехорошо получится. Запоминайте: Алексей, Карпунцов Алексей Васильевич. Но думаю, можно будет без отчества.

– Иван Петрович, – Лена Гаврилова задумчиво покусывала губы, – а почему без отчества? Ему же за сорок. И стареть сейчас быстро начнет, свой возраст догонять. Какая жалость! Такой молодой сейчас!

– Да, будет стареть, – Померанцеву тоже стало грустно на душе от неизбежности того, что должно произойти, – попробуем замедлить этот процесс, насколько сможем. Виктор, спуститесь и позовите Анну Мефодьевну. Раз она только пришла, пусть здесь побудет. И покормить пациента пора. В течение дня я решу вопрос с постоянным дежурством, график для медсестер составлю. Виктор, а вы потом сразу домой отправляйтесь, отдыхайте.

– Да я… – начал было возражать Голубничий, но был остановлен жестом Померанцева:

– Все знаю, что вы мне сейчас скажете. И что не устали совсем, и что такое раз в жизни бывает. Но по вашему лицу насчет усталости видно другое, – Иван Петрович старательно подбирал слова, чтобы ненароком никак не задеть чувства молодого коллеги, – и это как раз нормально. Во-первых, сутки позади. А во-вторых, события эти эмоциональную усталость принесли. Так что не спорьте со мной, а отправляйтесь отдыхать! Если вдруг что-то срочное, я вам домой позвоню. Или Лена сообщит. У вас до сих пор сотового нет? Не обзавелись?

– Да как-то еще не получилось, – засмущался Голубничий. – Мы хотели на природу сегодня или завтра выбраться. Завтра, скорей всего. Сегодня отосплюсь немного, да и День Победы отметить собирались.

– Это святое, – одобрил Померанцев. – Я вас только в крайнем случае побеспокою. У нас завтра кто дежурит? Старыгин или Кошелева?

– Жанна Кошелева завтра, она меня меняет, – уточнила Гаврилова.

– Всё, друзья-товарищи, давайте действовать. Виктор, вы Анне Мефодьевне мою просьбу передайте и сразу домой отдыхать. Мы ее здесь дождемся.

Голубничий кивнул и молча вышел из палаты, ни с кем не попрощавшись. То ли забыл от волнения, то ли собирался остаться в клинике, несмотря на настоятельную рекомендацию руководства ехать домой.

– Лена, давайте, пока Анна Мефодьевна поднимается, попробуем вот что сделать. Я начну легонько массировать кожу лица у него, в том числе вблизи век, а вы повнимательней следите и в случае чего ассистируйте мне. Нельзя допустить, чтоб Карпунцов опять в сон погрузился.

– Да-да, поняла я, – согласно мотнула головой Гаврилова. – Странно все это. Насколько я помню, в описанных случаях длительной летаргии больной сразу просыпается, может чуть ли не ходить. Говорить точно может. А тут нетипично: открыл глаза, закрыл и больше ничего.

– Во-первых, достоверно описанных случаев прискорбно мало, – ответил Померанцев, мягкими круговыми движениями массируя лицо пациента. – А во-вторых… во-вторых, вы правы. Я тоже помню, что у других выходящих из летаргического сна сразу возникает осмысленная речь и двигательная активность. Хотя, признаюсь, мне всегда такое казалось странным с учетом крайне длительного периода обездвиженности.

– Ой! – прервала главврача Елена. – У него кожа на щеках порозовела! Нет этой гнетущей белизны.

– Это реакция на массаж. – Померанцев тоже заметил порозовение, но боялся сглазить, спугнуть удачу. – Ладно, хватит пока. Не дадим мы тебе, дорогой товарищ Алексей, снова в спячку погрузиться! Хватит уже, наотдыхался, пора и честь знать!