Екатерина Быстрова - Переход

«Мамой» питомника оказалась краснощекая тетка, которая по совместительству была еще и фельдшером в этой деревне. Оля морщилась при ее рассказе о трудных буднях медиков: «Ни днем, ни ночью покоя нет» – и хотела отказаться от захода в дом, ведь щенка выбирала подруга. Но тетка, не прекращая рассказ о своих медицинских подвигах, практически затащила подруг в дом, подхватив их под руки. Мелкие, как горох, щенки и такие же мелкие их папаши и мамаши кинулись к своей хозяйке с радостным звонким лаем.

Оля отстраненно слушала, о чем разговаривают женщины; чтобы ни на кого не наступить, ей пришлось отойти в сторону и присесть на диван, пока шло бурное обсуждение вариантов. Ее подруга, присев на корточки, стала гладить собачек, приговаривая что-то ласковое. Вдруг, неожиданно для Оли, рядом с ней что-то завозилось, пискнуло и щекотно коснулось ее руки на диване. Она испуганно отдернула руку, и ей показалось, что это «что-то» заплакало. Маленький щенок тоже хотел вместе с братьями и сестрами веселиться там, на полу. Но, вероятно, спрыгнуть побоялся, а может, просто заснул, и гостьи разбудили его. Собачка была такая маленькая, что целиком помещалась на ладони, и Оля, взяв ее на руки, уже не смогла отпустить.

Хозяйка питомника важно трясла родословной собак, вероятно, пытаясь объяснить цену, которую она просила за щенков.

Оле было абсолютно все равно, что в роду ее Пульки есть Императрица, владелицей которой значилась Любаша Корчак – столичная и всероссийская знаменитость. Это молодая женщина выдавала «хамство обыкновенное» за журналистское острословие, и, естественно, собака у нее могла быть только Императрицей, никак не меньше.

Старик Фрейд порадовался бы, анализируя выбор клички для собаки…

Сейчас Оля не представляла, как можно было жить без Пульки – такой замечательной, когда ты абсолютно уверен, что тебя любят и ждут.

«Да, любят и ждут!» Это так просто и так важно. Вся жизнь наполняется сразу каким-то смыслом, и ты не застреваешь в мучительном поиске своего места в этом мире. Тебе уже не надо перебирать возможные варианты значения своего существования, тебя просто любят и ждут, и все: ты – есть, ты существуешь, ты живешь.

«Ты не можешь не жить, ведь тебя любят и ждут…» – так думала Оля, гуляя с Пулькой по уже темному парку рядом с домом. От этих мыслей становилось теплее. Она успокаивалась. Тревоги дня отступали все дальше.

«А Рощин? – это воспоминание, как электрошок, встряхнуло Олю. – Неужели его никто не любил и не ждал? Почему он перестал жить? Кто перекрыл кран жизненной энергии? Как так – вместо любви и смысла в душе появляется пустота, как выжженная пустыня? Нет, просто пустота, ничего…»

Оля удивилась тому, что, возможно, уже некоторое время стоит, и по ее щекам текут слезы.

Конечно, не только сегодняшний уход Рощина в небытие был причиной этих слез. Оля плакала от бессилия хоть что-то изменить в расписанном кем-то сценарии. В ее слезах растворился покой, и исчезло умиротворение, появившееся при мысли о любви и нежности, и ярко проступала бессмысленность усилий по спасению людей.

«Зачем я им, если все предначертано? Если я точно знаю, что ничем не поможешь. Можно лишь оттянуть момент перехода, но нельзя вдохнуть жизнь в тело, которое уже прощается с нами… Я видела в его глазах, когда он к нам пришел: «Все – конечная точка!» Зачем я давала надежду?! Нет, ему не нужна была надежда! Он сразу пришел к нам умирать. Я видела, что он понимает это. Зачем химия, пересадка?!»

Пулька, будто чувствуя, что происходит с хозяйкой, перестала носиться за сухими листьями и вернулась, стала скулить, перебирая лапками: «Возьми меня на руки. Мне холодно. Я люблю тебя!»

– Здравствуйте, Ольга Николаевна!

– Здравствуйте, Аллочка! Вы, как всегда, замечательно выглядите!

Аллочка, Алла Алексеевна, после того как закрылась дверь за Ольгой Николаевной, улыбнулась своему отражению в зеркале, поправила челку, подкрасила губы и закончила свое колдовство над внешним видом легкими похлопываниями по щекам. Щечки зарделись. Как не улыбнуться такой милашке! Белая куртка, безупречно отглаженные брючки на тонкой фигурке смотрелись великолепно. Подмигнув себе напоследок, Аллочка закрыла дверцу платяного шкафа, где она и ее коллеги располагали свои вещи.

Все, она готова к работе. День должен быть хорошим, он просто обязан быть хорошим!

– Алла Алексеевна! Вы будете кофе?

– Да, Полина, – как всегда, без сахара.

Эта утренняя чашка кофе – дань демократии.

Она – доктор, они – медсестры. Каждый должен знать свое место. Так говорит папа, профессор и уважаемый человек. И, хотя он сам давно уже не практикует, а только возглавляет кафедру, студенты 1-го Медицинского его уважают и стараются подражать его манерам и философии. Когда Аллочка пошла учиться, ей было страшно, что строгий папа будет недоволен ее успехами, и она старалась изо всех сил.

На деле все оказалось не так плохо. Папа всячески поддерживал ее учебу и дальнейшую карьеру. Для этого он лично встречался с Ольгой Николаевной, своей бывшей студенткой, и разговаривал ласково, но настойчиво, объясняя, как важно для Аллочки попасть именно в это отделение, именно в эту больницу и именно под руководство такого опытного врача.

Интересно, Ольга Николаевна догадывалась, что папа знал о контракте с немцами на тестирование экспериментального препарата, который замедляет процесс, а может и вовсе изменить исход болезни, и что работа для Аллочки в отделении – лишь короткий мостик для получения места в международной фармацевтической компании. Надо только лишь немного потерпеть, собрать статистику, поучаствовать в тестировании препарата с добровольцами, а может быть, между прочим, написать докторскую, а там… От перспектив и возможностей у Аллочки дух захватывало.

Работать Аллочке нравилось, даже было интересно. С коллегами тоже все было замечательно. Минуты демократии были не столь обременительны, а иногда и наоборот, подчеркивали особый статус врача, доктора, уважаемого и значимого в жизни других людей человека. А медсестры приятно суетились, желая угодить молодому доктору. Так уж повелось в медицинской среде – есть элита, а есть другие. Аллочке это нравилось. Она как-то сразу повзрослела, стала серьезней, и к ее слову прислушивались – конечно, не так, как к слову заведующей отделением, но все равно было очень приятно осознавать, какая она важная и умная. Наблюдая за Ольгой Николаевной и ее работой, Аллочка не понимала, как той удается, не повышая голоса, добиваться четкого выполнения своих указаний. Как она и все чувствует, и знает, и любой работник в отделении готов в любую минуту откликнуться и ловит любое изменение настроения заведующей отделения.