Екатерина Зырянова - Листая жизнь

А ещё сексуальный акт сродни творческому озарению, во всяком случае, наслаждение приносит такое же, если не сильнее.

Ладно. Всё это болтовня. Теоретик хренов.

Пока нет, только догадываюсь.

Ну, вот теперь ты обо мне всё знаешь.»

И с каждой минутой этого знакомства врастаем друг в друга. Мы постоянно говорим по телефону, мы оба слушаем и смеемся, шутим, рассказываем, взахлеб, до безумия, несмотря ни на что. Мы не смотрим назад, мы не оборачиваемся, не хотим и не замечаем тех, с кем живем и кого любили до сих пор. Или не любили? Может быть, просто жили вместе? По привычке? По необходимости с кем-то жить и о ком-то заботиться?

«Я всегда считал себя неспособным проговорить по телефону больше 5-ти минут… Это было глупо, но никак не мог остановиться. Опьянел, что-ли.

…Всё пройдёт. Мы перестанем смущаться, нести чепуху и оборачиваться, украдкой и смотреть на часы, ты научишься говорить мне ласковые слова не краснея, а я не буду считать твои минуты и научусь считаться с твоей работой. И смски не буду присылать в неурочный час.

Нам очень, нам невероятно повезло, что мы встретились. Это стОит многого, если не всего. Поверь, я знаю что говорю…

Я больше не буду твердить о том, как соскучился и хочу тебя. И так всё понятно. Чего долдонить впустую. Я попробую вести себя адекватно второму уровню твоей жизни, ибо не имею права выходить на первый…

Но и ты, пожалуйста, не комплексуй, не зажимайся и не придумывай проблемы там, где их нет…

И не стесняйся меня целовать. Мне всю жизнь так этого не хватало ("…и вечный бой, покой мне только снился…"). Простишь мне эту слабость?

Целую.»

Тебе просто этого не хватало всю жизнь, а я просто люблю тебя.

Ты несешь в мою жизнь свою религию, своих богов и своих идолов, ты учишь меня им покланяться. И мне не совладать с этой религией. Мне не победить ее.

И я недолго сомневаюсь. Я даже не сомневаюсь совсем. Я просто смотрю на тебя и понимаю, что я тоже этого хочу. Хочу.

«Ты сейчас совещаешься. А вечером, вечером будут мерцающий компьютер, полумрак кабинета и кот у ног. И бессонница. Куда от нее? Может быть, лучше пусть я тебе сегодня приснюсь? Во сне я точно не буду язвить. Я буду любой. Какой ты захочешь. Это ведь твой сон.

Обнимаю. Я.»

«Приснись!

Приснись!

Приснись!

А я – тебе… Свернусь калачиком у ног, и… буду любым в твоём сне…»

Это было так давно, и так недавно, почти вчера. Почти полвека назад. Ты лежал на песке и смотрел в сумасшедшее звездное небо. Мальчишка. Тебе казалось, что твоя душа горит так же как звезды. Холод сковывал, обволакивал, затуманивал сознание, а душа пылала и обжигала измученное тело. Было страшно тихо. О чем ты думал тогда? О войне? О том, что ты почти каждый день хоронишь своих парней? Что все бессмысленно? Что ты еще никогда не любил?

Вы попали в огненное месево. И ты почти ничего не слышал, как будто кто-то выключил звук. Ты видел, словно как в замедленной перемотке, как рядом разлетелось живое тело. Ты не мог осознать, вместить в рассудок, впихнуть в разумение, что это не сон. И это разорванное тело – твой солдат, и твой друг.

Ты видел много абсурда. Ты пытался его избежать. Ты еще совсем мальчишка, ты пытался поступать по совести. Как ее измерить, совесть, каким мерилом, если кругом смерть?

Ты видел столько абсурда. Самого разного.

Когда посылали в перерывах между боями на учение. И однажды учения были во время грозы. Солдата отправили на грузовике в горы.

– Товарищ комбат! Гроза же! Попадет в машину!

– Приказы не обсуждаются!

И на глазах окаменевших сослуживцев молния как по колдовству попала в машину. За мгновения машина обуглилась. Разряд прошел по кузову, облизал его и иссяк. Солдат выжил. Он выжил, но сошел с ума.

Или когда в жару, в пекло пустыни вам привезли из продовольствия сало. Оно протухло и стало разлагаться. А ты встал перед выбором – пухнуть от голода или умереть от отравления. Ты выбрал голод.

Но в этом огненном месеве ты знал, что вел их на смерть, но ничего не мог сделать. Ты ничего не слышал, ни себя, ни других. Ты только видел, как гаснут жизни твоих ребят.

А через несколько недель пустыня зацвела. Мертвая пустыня в алых тюльпанах.

О чем ты думал, глядя на них? Это была не твоя война и ты не понимал зачем. Зачем столько ужаса, боли, страха, смерти. Каким богам ты молился тогда?

Тебя списали. Тебя выкинули за ненадобностью. И ты оказался в психушке. Тихий псих, не способный больше видеть смерть. Или жизнь. Не способный уже ничего видеть мальчишка с мертвыми светлыми глазами.

Ты исправно ходил на трудотерапию – клеил спичечные коробки. Интересно, когда люди берут их в руки там, в другой жизни, где тебя уже нет, о чем они думают? Как сварить борщ, пожарить котлет, прокормить детей? Или курят за чашкой утреннего кофе или после секса? А может быть, разводят костер? Костер… где сгорела твоя душа? На каком перевале ее засыпало песком? А ты еще никогда не любил…

Каждое утро я с трепетом включаю компьютер. Как люди жили раньше?

«Ещё как приснилась!!!!!! Это не я, это ты волшебница…

А потом я проснулся в полпятого и таращился в потолок. Я смогу вырваться, наверно, в четыре – полпятого, а в 20.30 у меня эфир. Времени навалом по нашим меркам.»

«Я вообще полночи с ума сходила. Я уже почти на все согласна. Давай уйдем с работы пораньше? А?»

Это было наваждение. Оно случилось само по себе, нежданно, негаданно. Оно случилось. И я почти на все согласна. Я готова сейчас просто умереть, лишь бы ты так еще несколько секунд смотрел на меня. И мы первый раз едем в мастерскую настоящего художника – твоего отца. И мне первый раз в жизни страшно. Мне страшно, что я не буду хороша для тебя, мне страшно, что ты ждешь чего-то другого, мне страшно, что все будет не так как ты думал. Самое главное, мне страшно, а вдруг этого не случится. И у меня первый раз в жизни дрожат колени и я прячу в открытом окне испуганный взгляд. Я молчу, чтобы только не дрогнул мой голос. Я не могу говорить, я даже дышать боюсь, потому что ты рядом. Потому что вдруг это только облако и оно растает от моего дыхания…

«Ты утверждаешь, что мы выбираем объект обожания по запаху?

ОК!

Знаешь, чем ТЫ пахнешь?

Мёдом в сотах.

Скошенным лугом.

Корзинкой только что сорванных огурцов.

Немножко полынью.

Сосновым бором в знойный полдень.