Вячеслав Карпенко - И мой сурок

Большая чёрная птица уселась на влажном суку высокой рябины. Тяжёлая птица – сук под ней прогибался и покачивался.

Дед невесомо махнул рукой: «Тише!». Птица сидела к нам спиной, только хвост, кренделями раздвоенный в стороны, посверкивал белым подбоем.

– Косач, – продышал мне в самое ухо дед.

– Знаю, тетерев.

Но я прошептал слишком громко. Птица обернулась. Мне даже показалось, что она укоризненно взглянула на меня. Забила крыльями по бокам.

И… не взлетела. Забыла улететь: внимание тетерева как раз в этот момент привлекли новые нарушители тишины.

Раздался стрёкот, быстрое цоканье. На краю поляны по ёлке промелькнули две белки, совсем близко от тетерева.

Серо-голубые шубки белок легко просачивались меж колючих веток, а тёмные хвосты отдавали золотом и воинственно торчали. Как у мангуст! Друг за дружкой белки перебежали по стволу и спустились к земле.

И всего-то метрах в десяти от нас с дедом – мне даже их лукавые глазёнки видны были. И принялись они гоняться вперегонки, прыгать и верещать при этом так громко, что уж ничего больше услышать было невозможно.

Ни на деда, медленно присевшего на пенёк, ни на тетерева, ни на меня шалуньи никакого внимания не обращали.

Тетерев грузно развернулся на своей ветке и с большим интересом принялся рассматривать весёлую парочку. Даже голову наклонял из стороны в сторону, будто присматриваясь к проказницам из-под насупленных красных бровей.

А белки увлеклись игрой.

Они улыбались друг другу, зачем-то барабанили лапками по земле, весело гримасничали. И стрекотали, хитро взглядывая то на тетерева, то на нас с дедом, то на солнце, к которому подбиралось тёмное облако.

Словно всех приглашая играть с собой. Лишь временами настораживали они свои ушки с кисточками на самых кончиках, прислушиваясь к чему-то подальше от поляны. А потом вновь, ещё беззаботнее, кувыркались или стремглав догоняли друг дружку.

Даже когда дед чиркнул спичкой, белки не задали стрекача. Встали столбиками, забормотали на нас между собой, дёрнули подбородками… или носами, кто их разберёт – что у них где!

Потом, не очень-то спеша, словно две кумушки, которым помешали договорить, прыгнули на дерево к тетереву.

Тот потоптался на ветке, вытянул к болтуньям голову – кажется, спросил о чём-то! И взлетел, тяжело захлопал крыльями между ёлок.

– Этих из Сибири привезли и выпустили! Прижились, ничего. Вон какие! – уже не сторожась, кивнул на белок дед. – Вот и они снега ждут, ишь – шубки богатые накинули…

Белки оглянулись на дедов хрипловатый шёпот. Затарахтели по-своему да зацокали. Одна перепрыгнула на ёлку, потом на следующую. И вот она уже над нашими головами.

– Телеуткой её зовут, – шептал дед. – Ни к уткам, ни к телевизору никакого отношения, а вот поди ж ты! Зовутся…

Мы следили за той, что очутилась у нас над головой, боясь потерять белку из виду. Но хвостатая баловница и не старалась скрыться. Последние слова деда вроде чем-то её и затронули: обиделась ли? Встала на ветке, забормотала.

И в нас полетела шишка. Когда только успела прихватить эту шишку?!

И вдруг…

Будто именно этого её сигнала ждал кто-то: загремел гром. Да, да! Гром загремел. Молнию я не видел, но ведь грома без молнии не бывает?! И я не слышал, чтобы в декабре случался гром, чтобы гроза бывала.

– Бывает… – сказал дед и протянул руку перед собой ладонью кверху.

Не дождь он ловил: сверху, словно наколдованные белкиными танцами, летели хлопья снега. Первого снега, почти новогоднего, но ещё по-осеннему влажного. Снежинки медленно и тяжеловато планировали к земле. Каждая порознь, как маленькие парашютисты.

Теперь я увидел и молнию: она была голубовато-зелёной на фоне лиловатого облака. А за облаком ещё синело небо.

На новые раскаты грома белки ответили быстрым стрёкотом и согласно помчались прочь. Через минуту их пышные хвосты пропали в тёмной хвое.

Мы заторопились к дедову коню, в гриве которого уже путались слипающиеся снежинки.

Снег быстро одевал землю, укутывал её, занося наши следы. И – кто знает? – уж не разучивали ль те белки-телеутки, верещанье которых помнилось мне ещё долго и слышалось даже во сне, не разучивали ль они перед нами танец для своего новогоднего бала…

Для меня

история Матроса началась с того, что отец взял да и выпорол меня. За него, за Матроса.

Приехали мы к деду в горы. Я сразу побежал знакомой уже тропой к реке. Тропинка была каменистая и круто спускалась вниз, в глубокое ущелье, там и бурлила речка. Совсем неширокая, ее можно перейти вброд, только немного страшновато – вода быстрая и холодная.

Только я спустился к берегу, как увидел двух птиц. Они перебегали от одного валуна к другому: пробегут, склюнут что-то на пути, и дальше. Серо-коричневые – как каменистые холмы на левом берегу. Я их ни за что не заметил бы, если бы эти птицы не двигались. И они не взлетали, хотя вовсе близко от меня совершали свои перебежки. Будто напоказ! Это здорово, что я рогатку захватил!

На боку у ближнего ко мне, крупного, как голубь, виднелись темно-белые полоски, я так сразу и подумал – ну просто тельняшка! Его-то я и выцелил. Так и решил: «В этого Матроса не промахнусь!..»

Попал!

Птица подпрыгнула и упала с большого валуна. Я бегом. Рогатку бросив, перемахнул через речку. И страх забыл. Всего-то метров десять оказалось до добычи. Подскочил и схватил подранка за крыло. Теперь можно было разглядеть и полоски на боках, и красные лапки, одна из которых беспомощно болталась – это мой камушек попал. А клюв птицы, тоже красный, часто-часто открывался-закрывался.

Мне стало жалко Матроса. Таких птиц я и не видел никогда – что я теперь делать с ней буду, с раненой? Вторая же птица почему-то не взлетела, а быстро побежала среди камней и скрылась. Потом я услышал, как она начала квохтать… прямо вовсе по-куриному. «Ко-ко-ко… Ке-ке-лик!» – услышал я её голос где-то на верху холма. Звала дружка, что ли?

А всё-таки – удача! И в первый же день! Я поднял свою меткую рогатку и вприпрыжку побежал к дому. Дед ведь охотник, он мне скажет, что за птица – этот Матрос. И увидит, как метко я могу стрелять!..

Ну, побежал – это на первых порах только, до подъёма по тропе. Чего уж хвастаться перед собой-то: я очень скоро стал задыхаться так, что пришлось сесть и перевести дыхание. В городе гор нет, даже и не думаешь, как тяжело по ним ходить… сейчас-то я стал замечать и камни на тропе, и корни деревьев, и поваленные сухие стволы. Чем выше, тем чаще садиться приходилось, однажды я поскользнулся на корнях – колено теперь саднило, и мне тащить птицу больше не хотелось. А как быть – не бросишь же раненую…