Илья Елисеев - Кащеевы байки. Сказки о снах, смерти и прочих состояниях ума

Человек в лиловом котт-д’арм внимательно посмотрел на приближающегося Кащея. Встал, изящно поклонился и сел обратно на пенек.

– Поздорову тебе, Царь мертвецов! Как там поживает Всеотец?

– И тебе здравствуй, бедный рыцарь. Ничего, бодрый и ворчит. Новые последователи ему, видите ли, не нравятся. Шутами их называет. А в его положении хоть бы кто сгодился. Вот тот же Кецалькоатль вообще зачах. Кстати, ты чего этот турнир развел?

Названный бедным рыцарем страдальчески поморщился. Его длинные льняные волосы слиплись от пота в сальные веревки, выглядывавшие из-под подшлемника. Борода гневно топорщилась, взлохмаченная, с густой проседью. В этом обрамлении худое лицо с голубыми, цвета замерзшей горной реки глазами казалось еще более хищным и злым.

– У тебя никакой фантазии, Вечный. Скучно же все одно и то же делать. А тут как-никак выдумка, полет мысли и чувства.

– Ага, понимаю. Только вот в то время конными бились. По крайней мере, те, кто в таких латах щеголял. А у тебя получился натуральный турнир, пеший…

– Не, коней не надо. Мне их жалко, хоть они и не настоящие. В мое время лошадь – это же ценность какая была! Правда, их и в жертву приносили, и бились верхом на них, но и тогда сердце екало. Уж очень красивые звери. К тому же только так я могу вспомнить свое мастерство. Ладно, ты помогать будешь или как?

– Буду. Только давай все-таки соблюдем хоть какие-то приличия. – Кащей повел рукой, и у него на голове возник венок, сплетенный из омелы. Обычный костюм пропал, уступив место белому облачению. Бородач тоже преобразился. В дополнение к такому же наряду у него на поясе висел серп и длинный, обоюдоострый кинжал. За их спинами проступил, будто сквозь марево, огромный дуб с раскидистыми толстыми ветвями. У подножья дерева аккуратно лежали, сложенные стопочкой, мясницкие крюки, два топора и прочные веревки.

– И все-таки я не понимаю. Это же фантомы! Плод твоего мертвого и беспокойного ума, Ингвар Рагнарссон! Тебе обязательно устраивать это представление, да еще и с вариациями на тему эпох? – Кащей размахнулся и с выдохом рубанул по шее трупа. Брызнула кровь, топор застрял в позвоночнике. – Не проще ли как-то ускорить процесс или разнообразить в другую сторону, к примеру?

– Не-а. Я – воин. И мне не хватает битвы. – Ингвар ловко пробил крюком ахиллесовы сухожилия начинающего коченеть тела и начал прилаживать веревку. – К тому же важно не только кого я приношу в жертву, но и как. Это имеет значение. А представление помогает возбудить должный интерес с моей стороны, а также аппетит у дражайших гостей. У тебя есть претензии к исторической достоверности?

– Ага. Наслушался рассказов… Хоть бы кого дельного, из той эпохи. Даром что ли они тут ошиваются. А то дуешь пиво с новенькими, которые тебе небылицы вещают почем зря. Пять циклов тому назад кто размахивал двуручным топором, одетый в меховые трусы? А?

– Это был эксперимент. Холодно и неудобно. К тому же я только потом понял, что саги в их время совершенно не имеют отношения к правде. Я теперь ученый. Хотя, признаюсь, было весело.

– Весело ему, как же. А мне пришлось добивать твоих распоясавшихся тульп и собирать тебя по кусочкам. Или вот вспомним про твое увлечение огнестрельным оружием…

– Все, хватит! Я, между прочим, пользу приношу. Тебе, твоему Царству и всем прочим. Не смей смущать викинга! – Ингвар демонстративно отвернулся, пряча широкую, щербатую улыбку в густые усы.

– Это да. – Кащей хмыкнул и начал обтирать руки снегом. – Твой кровожадный героизм, дружище, отлично решает проблему. Навыдумывали вы в свое время хищных, злобных, подземных тварей. И способ питания им определили раз и навсегда. Вот, вас не стало, а чудовища остались, оказались живучими. Сразу же повадились мертвецов беспокоить. А у меня в Царстве должен быть порядок и стабильность. Хорошо хоть старые способы работают. Даже с вариациями на тему. Ну что, все готово?

– Готово, – с хрустом в костях потянулся Ингвар. – Пойдем выпьем пива?

– Пойдем.

С ветвей дуба свисали шесть обезглавленных трупов. Они равномерно покачивались в надвигающихся сумерках. Их головы насадили на пики, кольцом ощетинившиеся вокруг дерева. Выпученные глаза слепо таращились в никуда. Снег был залит кровью, продолжавшей капать из тел. В лесу, там, где тени уже стали густыми и осязаемыми, мерцали огоньки. Они медленно ползли, увлекаемые ароматом предстоящего пира. На небе красовалась белая, будто прихваченная инеем, луна.

– Слушай, Царица, у меня тут назрел вопрос. А мы существуем?

Кащеева жена от неожиданности выронила уток, которым ткала домоткань на юбку. Баюн подобрал уток и вежливо подал.

– Откуда шерсть?

– Фенрира вычесала.

– На скандинавские мотивы потянуло? Можно подумать, у нас свои Серые волки закончились. Ты правительница, поддержала бы отечественного производителя.

– С одного Фенрира шерсти как с сотни наших Серых. К тому же он чудовищно линяет, и его подшерсток на каждом кусте. Так хотя бы в дело пойдет. И Фенриру легче. Ты пришел с вопросом, так не сбивайся.

Кот запрыгнул в большое кресло, потоптался, угнездился и, удобно свернувшись бубликом, положил толстощекую морду на подлокотник. Кащеева жена поняла, что разговор предстоит долгий, отвернулась от Баюна и принялась заправлять уток спряденным в тонкую ниточку фенрировым пухом. Ткачество было одним из тех странных развлечений, которые Царица мертвых подцепила от людей. Не то что бы в нем присутствовала польза или необходимость (создать себе юбку она могла бы без ткацкого станка, да и не сказать, что Кащеева жена испытывала острую потребность в одежде), но бескомпромиссная материальность процесса ее затягивала.

– Царица, мы не считаем время. И не знаем, сколько существует Царство мертвых. Я даже не в курсе, сколько существую сам, только понимаю, что появился здесь давненько. Про вас с Кащеем судить вовсе не берусь.

– Это ты верно…– протянула Кащеева жена, задумчиво сверяясь с узором.

– Долго я размышлял над тем, какое, собственно, дело мне, коту, про которого давным-давно люди сочиняли жуткие сказки (и ведь верили же в них сами!..), до жизни и смерти. В конце концов, мы-то, жители Царства мертвых, знаем наверняка, что эти понятия живые также как сказки обо мне, изобрели лишь для создания понятной им картины мира. А картина, заметь, отлично выглядит в раме, поэтому после картины они делают уже и рамки для нее… Живые ведь недаром придумывают наивные анекдоты об эмбрионах, которые в материнской утробе рассуждают о неизвестном им мире, из которого никто еще не возвращался. По сути, такой фольклор отражает их главную проблему – невозможность заглянуть за грань бытия, взгляд со стороны реальности на стену, за которой неизвестность. Может, за этой стеной другой мир, а может, и нет его. И живые от этого страдают, потому что боятся ухода за стену и прекращения своего существования. А мы знаем, что пусть в другой форме, но бытие продолжается. Так я считал раньше.