Евгений Якубович - Воскресный Сын

Со следующего дня весь коллектив, затаив дыхание, наблюдал метаморфозы, происходившие с Маргаритой. Для начала она перешла на «Вы» в обращении со всеми сотрудниками и прекратила все разговоры, не связанные с работой. На работу она стала приходить со свежим номером газеты «Правда», и первую половину дня посвящала ее чтению. В перерыве она обязательно включала радио, чтобы послушать новости. По вечерам дома она смотрела программу «Время». Новая информация произвела неизгладимое впечатление на открытый, почти девственный ум девушки. Она выросла в среде, где газет просто не читали, а по телевизору смотрели только Штирлица и Голубой Огонек по праздникам. Она не имела того иммунитета ко всей этой болтовне, который кто-то приобретал вместе с высшим образованием, а у кого-то вырабатывали ехидные, и удивительно меткие высказывания соседей по коммуналке или собутыльников в пивбаре. Так или иначе, она оказалась абсолютно неподготовленной к той ударной дозе пропагандисткой чепухи, которая неожиданно обрушилась на ее голову. Это не могло не иметь катастрофических последствий. И они не замедлили наступить, как водится, ударив рикошетом по окружающим.

Поскольку Маргарите было строго-настрого запрещено вести с сотрудниками посторонние разговоры, она немилосердно страдала. Склонившись в своем уголке над газетой «Правда», она с тоской вслушивалась в беседы сотрудниц. Сплетни о сослуживцах и новости локального институтского масштаба интересовали ее значительно больше, чем политическая ситуация, сложившаяся в Гондурасе, и высказывания главы компартии Японии. Некоторое время она крепилась, но природу насиловать нельзя. Маргарите хотелось поговорить. Наконец, этот ужасный коктейль из нереализованных желаний и абсолютно чуждой ей информации сделали свое черное дело. Она, как ей казалось, нашла компромиссное решение. Она, вполне здраво рассудила, что если она заведет разговор о текущей политике, то никакой парторг не осудит ее за это, а может быть, даже похвалит за политическую активность. И вот, дождавшись паузы в общем разговоре, Маргарита сказала заранее составленную фразу. Тема для начала разговора была выбрана неслучайно. Она действительно тревожила Маргариту со вчерашнего вечера.

– Я вот вчера смотрела по телевизору про Америку. И так расстроилась. Бедные американские безработные, что же они кушают?

Вопрос застал общество врасплох. Повисла напряженная тишина. В своей простоте и наивности Маргарита затронула тему, по общему молчаливому соглашению считавшуюся в НИИ запретной. В отделе, на треть состоявшем из евреев, и на треть из сочувствующих, публичное обсуждение жизни в Америке было под негласным запретом. Новости от родственников и знакомых в Америке рассказывали под большим секретом, шепотом, с глазу на глаз. При этом они все равно мгновенно распространялись по институту. Но официально никто ничего не знал и не говорил. Публичное упоминание безработицы в Америке допускалось только с трибуны актового зала института во время общих собраний.

Не дождавшись ответа, Маргарита продолжила:

– Я вчера целый вечер переживала за них. А еще вот у них негры…

Неожиданно в разговор вступила Калугина. Предыдущим вечером она принимала в гостях начальника своего мужа. Стол был отличным, выпивки хватало, поэтому сидели долго. Когда наступило девять часов вечера, начальник спохватился, что он не успевает домой к началу программы «Время» и предложил посмотреть ее здесь, всем вместе. Таким образом, Калугина тоже увидела душераздирающий репортаж из Америки о растущей там безработице. Знаменитый советский журналист-международник, прославившийся своими критическими очерками о США, брал интервью у безработного прямо на одной из улиц Нью-Йорка. Безработный, был одет действительно очень бедно: на нем был ношенный джинсовый костюм «левис» и недорогие адидасовские кроссовки. На нормального советского зрителя, это и в самом деле производило удручающее впечатление, но совсем по другому поводу – по ценам черного рынка, такое одеяние в СССР стоило минимум три месячные зарплаты старшего инженера. Рассказав о своей тяжелой жизни, безработный закончил интервью словами о том, что он не может долго разговаривать, так как спешит занять очередь на бирже труда. Корреспондент повернулся лицом к камере и стал рассказывать о бедственном положении безработных. Неудачно расположенная камера показала на заднем плане, как за спиной у корреспондента безработный подошел к стоявшему неподалеку старенькому форду, сел за руль и уехал.

Передачу с утра обсуждали во всех курилках института. Поношенный левис, адидасы и старенький форд произвели на сотрудников неизгладимое впечатление. Разумом все понимали, что в Америке это действительно почти бедность, но душа рвалась в эту страну мечты, где безработные в джинсах и кроссовках ездят на собственных машинах, и где выражение «выбрасывать обувь», означало именно выбрасывать ее в мусор, а не на прилавки магазинов

– Вы правы, Маргарита, – вещала тем временем Калугина. – Я тоже не понимаю, как может существовать подобное безобразие. Ведь это просто ужас. Ну вот что должен будет делать этот парень, если ему не найдут на бирже работу? Что он будет есть? Как они такое допускают? Они же должны понимать!

Борька, с утра принимавший живое участие в обсуждении передачи, вдруг не выдержал и сорвался. Дрожащим от возмущения непроходимой глупостью обеих женщин голосом, он стал рассказывать об американской системе социальной защиты и системе страховок, о том, что уволенный с работы инженер, может на свое пособие по безработице предпринять кругосветное путешествие для успокоения нервной системы. Он рассказал про «food stamps» – бесплатные талоны на продукты, которые выдают самым отъявленным бездельникам. Он напомнил Калугиной про одежду безработного и его автомобиль, и спросил, имеет ли ее муж такой же.

Когда Борька, наконец, замолчал, в комнате повисла зловещая тишина. Калугина посмотрела на Борьку каким-то особенным взглядом и процедила:

– Ах, вот ты какой, оказывается…

– Конечно, все это тяжелым бременем ложится на плечи государства и всего американского общество. Когда столько людей исключены из производственной деятельности…, – Борька осознал глубину своего проступка, но было уже поздно.

– Да, да, Борис, вы несомненно правы, – сказала Калугина, и вышла из комнаты.

Теперь все замолчали окончательно. Дело принимало скверный оборот. Никто не сомневался в том, куда и зачем вышла Калугина. Последствия Борькиной болтовни были непредсказуемы. Пахло выговором, исключением из комсомола или даже увольнением. На научной карьере парень с сегодняшнего дня мог поставить крест. Самое неприятное, что косвенные неприятности ожидали и весь отдел. Все молчали, стараясь не смотреть друг другу в глаза.