Вадим Лёвин - Власий

© Лёвин В.В., 2017

Дождь стоял стеной. Такого ливня Москва не знала этим летом. Дворники машины не успевали сбрасывать непрерывный поток воды с лобового стекла. Капли дождя барабанили по капоту и брызгами отскакивали от него на асфальт в разные стороны. Вода в городе прибывала минута к минуте. Полотно шоссейной дороги покрылось водянистой пленкой, перетекавшей непрерывным потоком по асфальту вниз по улице. Колеса рассекали воду, оставляя за собой водяные бороздки размером с бордюрный камень, тут же заполнявшиеся дождевой водой. Машина на медленной скорости проплывала мимо светофоров и вымокших до нитки одиноких прохожих – в сторону Молдавской улицы. Чуть поодаль, метрах в ста – ста пятидесяти по правую руку на обочине шоссе, Петр Петрович разглядел смутный силуэт невысокой женщины, стоявшей под цветастым зонтиком с вытянутой поперек дороги рукой. Он включил поворот и принял вправо, притормозив и сдав ходом, так, чтобы не окатить ее водой с ног до головы. Машина остановилась в полуметре от тротуара. Петр Петрович открыл дверь, наклонился из-за руля к стоявшей под проливным дождем брюнетке. Она была опоясана струйками дождя, стекавшими с краев зонтика ей под ноги, и была одета этим дождливым днем в безрукавное платье в поперечную красно-белую полоску и коричневые туфельки без каблуков.

– Вам куда?

– На Каширку, – раздалось в ответ.

– А где на Каширке?

– Сразу после онкоцентра направо и там еще с километр.

– Сколько платите?

– Пятьсот.

– Прыгайте скорее в машину, а то под таким дождем до нитки промокнуть успеете и никакой зонтик не поможет.

Женщина не заставила себя долго ждать, она уверенно и проворно шагнула одной ногой на подножку машины, изогнулась всем телом в дугу и одним движением плюхнулась на переднее сиденье автомобиля. Следом она сложила за собой зонтик и поставила его к себе в ноги. Протянулась рукой к ручке и прихлопнула за собой дверь. При этом ни одна капелька дождя проливного не замочила ее одежду. «Не иначе как из цирковых, – подметил про себя до всего и всегда наблюдательный Петр Петрович. – Проворна же баба».

Пассажирка была возраста среднего, на вид лет на тридцать пять. Темненькая, с солнцезащитными очками в правой руке и длинным крючковатым носом, изогнутым горбинкой посередке. «Явно не русской крови». Форма носа выдавала в ней грузинку.

– Как поедем?

– Как знаэте.

«Точно грузинка». Акцент, с которым она произнесла эти слова, был свойствен жителям именно этой небольшой горной страны – с говором не поспоришь. Петр Петрович щелкнул в уме навигатором и выбрал оптимальный маршрут передвижения по городу. «Поеду по Аминьевке по прямой до Балаклавки, в конце проспекта сверну на Варшавку налево – сделаю небольшой крюк в сторону центра и выеду на начало Каширки», – решил для себя Петр Петрович. Определившись с маршрутом, он придал машине хода, поддав газку.

Дождь усилился. Теперь он уже лил как из ведра. Город на какое-то время вымер и, затаившись, пережидал непогоду. Прохожие прятались от проливного дождя под навесами остановок и под козырьками подъездов домов, прочий люд отсиживался по офисам и по квартирам. Люди, с достатком выше среднего, предпочитали всему прочему уютный столик в придорожном кафе – напротив окна, с видом на проезжую часть. Дождь своей прохладой освежал город от пыли и зноя. От капель дождя, барабанивших по крыше автомобиля, веяло грустью и прохладой. Петр Петрович любил дождь, во всех его проявлениях, в такую погоду ему было хорошо на душе. Он грустил и мечтал в дождь, предаваясь настроению погоды.

Петру Петровичу недавно исполнилось сорок пять лет. Это был высокий и одинокий мужчина, выглядевший много моложе своих лет. Он немного сутулился при ходьбе и имел небольшой необременительный животик, точно мозоль. Три года назад от него ушла жена, и он жил вместе с дочкой, студенткой, которая была инвалидом детства. Дочка училась на платном отделении в текстильном институте на факультете прикладного искусства. Петру Петровичу нужно было кровь из носа собрать до августа шестьдесят пять тысяч рублей, чтобы оплатить ее обучение в институте за следующий год. До этого дня он уже насобирал около сорока тысяч.

Петр Петрович по сути своей был немного одиноким и замкнутым в себе человеком. Можно сказать, он был симпатичной наружности, но никак не красавец – до красавца он не дотягивал чертами лица и сутуловатой фигурой, узковатой плечами. Но все же женщины нет-нет да и посматривали в его сторону [не более того] – незаметно для себя, но не для него (Петр Петрович был человеком наблюдательной и дотошной натуры). Он старался в жизни все для себя подмечать и ничего не упускать. Волосы его еще не успели покрыться сединой, но пролысина все-таки уже просматривалась. Таксует Петр Петрович последние четыре месяца, каждый день с шести-семи утра и до вечера позднего. Полгода тому назад он разорился. Да так разорился, что еще и остался должен сто пятьдесят тысяч долларов. Этот долг тяготил его. Он не давал ему спокойной жизни, лишал его сна. Петр Петрович жил с этим долгом, он засыпал и просыпался с мыслями о нем. Долг с некоторого времени превратился для него в кандалы.

– Куда спешите? – поинтересовался Петр Петрович у пассажирки.

– К дочке в больницу.

– А что с ней?

– Болеет.

– Чем?

– Да так… – женщина небрежно махнула краем руки в сторону Петра Петровича. – Лучше и не спрашивайте, чего об этом говорить, кому от этого станет легче? Зачем лишний раз душу теребить.

Машина проехала Мичуринский проспект. Дождь поутих, небо просветлело, из-за туч появилось солнышко, а вслед за ним и лучики огненные. Петр Петрович щелкнул переключателем, дворники перестали частить по лобовому стеклу и взяли меньший ход.

Слово за слово и Петр Петрович разговорился с новой для себя пассажиркой. Он и не заметил того, как поведал ей немного о себе и о проблемах со здоровьем своей дочки. Петр Петрович был по своей натуре человеком словоохотливым и умел разговорить своих пассажиров, иногда он этим ловко пользовался с выгодой для себя, разговорил он и эту пассажирку.

– И у меня дочка болеет.

– А что с ней?

– Редкое заболевание, дистрофия Ландузи – Дежерина.

– Извините, не расслышала. Музыка громко играет, вы не можете убавить звук?

– Пожалуйста, – Петр Петрович подкрутил ручку радиомагнитолы и повторил пассажирке диагноз дочери.

Музыка в салоне грохотала, перебивая своим звучанием человеческую речь [так, что пассажирам иногда приходилось разговаривать с нашим героем чуть ли не во весь голос], – все из-за врожденной тугоухости Петра Петровича. Он плохо слышал, но зато хорошо видел и к тому же соображал быстрее быстрого.