Илья Оганджанов - Человек ФИО

Жорка выдал мне двойную порцию.

– На-ка, подкрепись, продавец счастья. Фирма угощает!

Я едва успел пристроиться со своей тарелкой между упитанным нечёсаным бородачом в тельняшке, напоминавшим заблудившегося в городе походника, и лысоватым очкариком, этаким вундеркиндом-неудачником, в наглухо, до подбородка, застёгнутой клетчатой рубашке с коротким рукавом, – как на стоянку въехал белоснежный «Мерседес» с тонированными стёклами.

Из машины вышел коренастый рослый джигит. Нос свёрнут, уши расплющены в лепёшку, как у борцов-вольников. Он смерил взглядом челноков и услужливо открыл заднюю дверь. Оттуда высунулись короткие толстые ноги в лакированных остроносых ботинках, следом выкатился студенистый живот, с прилипшей к нему гавайской рубашкой, и заколыхался между полами малинового двубортного пиджака. В довершение появилась загорелая лысина и весело заблестела на солнце.

С Жоркой они говорили недолго. Мамед размашисто жестикулировал, поигрывая массивным браслетом на запястье, похлопывал Жорку по спине пухлой пятернёй с перстнем-печаткой на безымянном пальце, раскатисто смеялся, разевая рот и обнажая два ряда крупных золотых коронок. Жорка понимающе кивал, презрительно скривив тонкие губы.

Их свёл Рома. Одно время Мамед тоже промышлял «левыми тачками», но быстро «поднялся» и ушёл в «легальный бизнес». Рома собирался обратиться к нему, попросить в долг. Но Мамед просто так не одалживал. Он был человек жёстких правил. Ты мне – я тебе. Око за око. Зуб за зуб. Услуга за услугу. А какую услугу оказать Мамеду – Рома пока придумать не мог.

Второй раз Жорка сам привёл Мамеда ко мне.

Я стоял у входа на рынок, возле продавцов пива и газировки. Самое выгодное место, особенно в выходные и на праздники. Народ, выкатя зенки, валит за покупками и, нагруженный, заморенный, плетётся обратно. И достаточно кому-нибудь клюнуть на мои завывания по ненавистному охранникам громкоговорителю: «Американская беспроигрышная лотерея, беспроигрышная лотерея», раскошелиться и начать судорожно стирать монеткой или ногтем покрытое защитным слоем игровое поле, как тут же соберётся группа любопытных, и среди них непременно отыщутся желающие «рискнуть на фарт». Тем более удовольствие недорогое: доллар за билет.

Мамед всем видом давал понять, что он здесь по делу, не то что эти «мэшочники». Говорил с акцентом, путая падежи, растягивая, почти распевая гласные, и старательно артикулировал исковерканные слова. За его спиной, скрестив на груди руки, застыл телохранитель с расплющенными ушами, уставив куда-то поверх голов свой печальный орлиный взор.

– В казино рулэтка играл, блэкджек играл, однорукий бандит тоже, спортлото ищё было… Бэспроигрышный латарея – нэ играл. Как так бэспроигрышный? Обамануть миня рэшил?! Сматри-и, пажалеэшь… Мамеда нэ проведёшь. Кито миня на мизинец обамануть хатели – давно зэмла лэжат. Мой чэсть дароже дэнэг! Ничто ни жалею, читобы обаманщик найти и башку атрэзать. Вот видишь: пилэмя-я-ник мой. У ниго в багажник бита есть, безбольная, – такой спорт армениканский. Он ею ка-ак ударяет – все сиразу правду сознаются говорить. Понял? Ну чито, и типэр будешь сказать, твой латарея бэспроигрышный?!

– Конечно беспроигрышная. Это же американская штуковина, а у них всё по-честному. Сами попробуйте: каждый четвёртый билет выигрышный.

Система была простая. Лента лотерейных билетов – сто штук, разделённых перфорацией, чтобы удобней отрывать. Из каждых четырёх – один выигрышный. Так что, если брать четыре подряд, что-нибудь да выгорит. Выигрышных билетов двадцать пять: пятнадцать по доллару, пять по два, три пятидолларовых и по одному – десять и двадцать долларов. Итого: семьдесят долларов призового фонда. Ещё десять – распространителю, то есть мне, и остальные двадцать – прибыль владельца. И никакого обмана. «Граждане сами оплачивают и свой проигрыш, и свой выигрыш», – нравоучительно замечал, выдавая мне новую порцию билетов, «старший офис-менеджер Альберт», как было написано на пластиковой табличке, приколотой к кармашку его отглаженной голубой рубашки, туго стянутой на вороте серебристым, переливчатым, словно чешуйчатым галстуком.

Обычно десять и двадцать долларов выпадали где-то в конце. Янки, похоже, не отличались особой изобретательностью. При определённой доле внимания несложно уследить, сколько и каких выпало выигрышных билетов. Для выпускника математической школы и первокурсника Бауманки, пусть и завалившего сессию, – задачка элементарная. И если в ленте последние шестнадцать билетов, а десяти-и двадцатидолларовые не попадались, – можно без малейшего риска вскрывать остаток самому, у американцев ведь всё по-честному.

Жорка знал об этой моей хитрости и попросил дать выиграть Мамеду:

– Хочу задобрить его, чтобы взял меня в серьёзное дело.

Мои убытки Жорка обещался возместить. Деньги мне были нужны. Я копил на французские духи, Большой театр, ресторан и такси…

Она жила у станции метро «Аэропорт», в писательском доме. Аэропортовская девочка, как называли живших в этом районе дочек советских поэтов, писателей, редакторов толстых журналов и прочих литературных деятелей.

Окна её комнаты на первом этаже выходили в уютный дворик с тенистыми клёнами и каштанами, изогнутыми лавочками и маленькой детской площадкой. Там в песочнице всегда валялось какое-нибудь забытое ведёрко, совок или формочка. И от их вида почему-то становилось тоскливо и неприютно.

У метро я покупал букет чайных роз в жутко шуршащей прозрачной обёртке. С колотящимся сердцем пробирался дворами к её дому. Просовывал букет в открытую форточку и ждал – не отдёрнется ли занавеска…

Шансы мои, по уверениям Жорки, были нулевые.

– Сам посуди, кто ты и где она. Ну погуляла она с тобой разок для разнообразия, сходила в народ. А дальше – извини. Кадр ты бесперспективный.

– И она это прекрасно понимает. Пади, не провинциальная дура, – пуская колечки дыма, припечатывал Рома.

Но что я мог с собой поделать? Я стоял перед её окном в бессильной надежде, что сейчас откроется занавеска и выглянет она – ещё не до конца проснувшаяся, растрёпанная, в чёрном шёлковом халатике с вышитыми золотыми драконами, наспех наброшенном на острые плечи. Она укоризненно покачает головой. Откинет со лба соломенные волосы и с нарочитым недовольством вытянет из форточки букет. И рукава халатика приспустятся, обнажив её худые гибкие руки. Она уткнётся носом в раскрытые бутоны. Глубоко вздохнёт. Изумлённо поднимет ресницы. Привстанет на цыпочках и, по-птичьи вытянув шею, с жаром прошепчет в форточку:

– Какой же вы несносный! Но за цветы спасибо…

И задёрнет занавеску.

Лотерейная контора располагалась в полуподвальном помещении ЖЭКа. Просторная комната без окон залита голубоватым светом люминесцентных ламп. Шелестят бумаги, дребезжат настырные телефоны, открываются и закрываются бесчисленные картонные коробки. За выстроенными в два ряда старыми списанными школьными партам сидят немногословные коллеги Альберта. К ним то и дело подходят ссутулившиеся посетители, что-то принося и что-то получая взамен. Наверное, тоже лотерейные билеты, или что-нибудь в этом роде.