Алексей Дьяченко - Начало. Хроники Андрея Гарного

И это только мужская часть нашего большого коллектива. А женская часть не уступает в многочисленности мужской.

Марина Авдеева – диспетчер, постоянно находится в мастерской, смотрит на пульт, следит за движением лифтов. А лифты работают хорошо, так как финские, скоростные. Я работал с лифтами российского производства, – небо и земля. Это я говорю не к тому, чтобы лишний раз поругать отечественное лифтостроение, хулителей и без меня достаточно. Я это к тому сказал, что работы у нас фактически не было никакой. Лифты работают, не ломаются, мы бездельничаем. Женщины-лифтёрши следят за чистотой в пассажирских лифтах, моют полы, протирают зеркала. В качестве проводника сопровождают пассажиров в грузовом лифте. У них свой график, они сами по договорённости меняются и в мастерской сидят не всё время.

Сама мастерская – произведение архитектурного искусства. Она у нас треугольная. Одна стена практически полностью стеклянная, выходит на южную сторону. Из мебели два дивана, два лакированных стола, четыре кресла и три стула. В огромном треугольнике нашей мастерской располагается треугольник меньшего размера, маленькая комнатка. В ней находятся металлические шкафчики, в которые мы, переодеваясь, прячем свою одежду. В этой же маленькой комнатке шкаф с посудой, электроплитка, чайник, стол и стул. Работа с восьми до семнадцати, обед с одиннадцати до двух.

Собственно, первый год – сплошной праздник с объятьями и поцелуями. Приятельские беседы, выпивки, влюблённости, головокружение от успеха. А затем всё надоело – и товарищи, и спирт, и безделье, и деньги, и женщины. Человеку нужно развитие, понимание того, кто он, зачем он живёт и в чём цель его жизни. А главное, что ждёт его впереди. А у меня всего этого нет.

Мне исполнилось двадцать три года. Байрон в своём дневнике пишет: «в двадцать пять лет, надо уже быть чем-то – а что на моём счету?». Вот и на моём горизонте пусто. От этого просыпаюсь в холодном поту по ночам и днём не нахожу себе места. Хочется стать великим человеком, а перспектив для этого никаких. Нужно много учиться, много трудиться, видеть цель и идти к ней. А я прозябаю на постылой работе. А ведь до двадцати пяти лет, что называется рукой подать.

С семнадцатого марта я в отпуске, продлил его посредством больничного до двадцать первого апреля, но вечно же не будешь продлевать. Хватит прятаться от самого себя, надо что-то решать.

Ночью не мог заснуть, болела голова. С самого утра поехал в кино. Смотрел фильм производства студии ДЕФА «Человек и его имя», про молодого парня в послевоенной Германии.

Сегодня шестнадцатое апреля, – ровно четыре года, как меня призвали на службу в Советскую Армию. Служил в ГСВГ, Группе Советских Войск в Германии. Был такой же ненастный день, только чуть холоднее. Помню корочку льда на лужах. Армия явилась как нельзя кстати. К моменту призыва я окончательно отбился от рук. В хамской форме потребовал у родителей отдать мне те триста рублей из страховки, которые они откладывали по копейке в течение восемнадцати лет. Мотивировал это тем, что ещё неизвестно, вернусь ли я из армии живым. К моему удивлению, родители потакали моим прихотям и исполняли мои дикие просьбы. Дали требуемые мной деньги, которые я беспечно потратил.

Я окончил техникум, у меня появилась девушка, Оля Добрынина. В свои восемнадцать лет Ольга уже созрела, заневестилась, – ей хотелось скорее замуж. Не уйди я в армию, она непременно женила бы меня на себе. Но ничего хорошего из этого б не вышло.

В ожидании повестки из военкомата, с деньгами в кармане, очень весело проводил я время. Полюбил выпивать в кругу друзей. Мы сделали привычку каждый вечер посещать бар, где подавали дорогие коктейли на спиртовой основе.

Армия оторвала от всех этих соблазнов молодой жизни. Умом я понимал, что служба в Советской армии это благо, а натура всячески противилась. Хотелось дружеских пирушек, поцелуев с женщинами и ещё чего-то необъяснимого, но приземлённого.

Несмотря на мои занятия в секции дзюдо в юношеском возрасте, я к девятнадцати годам, вследствие увлечения винопитием, выглядел как совершенный дистрофик, длинный, худой и нескладный. Не удержусь поблагодарить Советскую армию за то, что она сделала из меня человека.

Замполит части, подполковник Кржижановский, подойдя на утреннем построении перед зарядкой ко мне, сказал окружавшим его офицерам: «Посмотрите, кого поставляют военкоматы. Разве сделаешь из такого хорошего солдата?».

Через полгода я стал ефрейтором, то есть отличным солдатом, через год сержантом. Через полтора года службы я командовал ротой молодого пополнения. Как с игрушкой, обращался с гирей в тридцать два килограмма, качался на брусьях и без труда делал «выход силы» на турнике. По тревоге бегал двенадцать километров в запасной район, уничтожать вымышленный десант противника.

Моё дистрофичное тело, незаметно для меня, превратилось в тело атлета, на которое любо-дорого было смотреть. А вернувшись со службы и мельком глянув на свой обнажённый торс в зеркало, я смутился и покраснел. До того гармонично сложенного молодого человека я увидел в отражении. Ещё раз спасибо Советской армии.

Сегодня случилось ещё одно знаменательное событие, – познакомился с Анной. Я уже несколько раз видел её мельком. Она волновала моё воображение своей красотой. Обменялись с Анной телефонами, мило побеседовали. Знакомство превзошло все ожидания. От встречи на душе осталось тёплое ощущение. Особенно запомнились её глаза, – красивые, умные, внимательные, загадочные. Впрочем, и всё остальное у неё на месте.

Ох уж эти влюблённости! Про Добрынину я вам уже в двух словах сказал, необходимо рассказать про Таню. Познакомился я с ней сразу после армии и в наших отношениях до сих пор не поставлена точка.

Я услышал о Тане сразу же, как только пришёл на работу. Марина Авдеева, наш диспетчер, говорила мне: «Ты завидный жених, Андрюшка, равных себе не видишь, но берегись, выйдет из декретного отпуска Танька, – влюбишься, потеряешь голову».

Марья Михайловна в молодые годы работавшая уборщицей в ЦК КПСС, любила вспоминать: «Когда я работала в ЦК…». Слушавшие её в этот момент вздрагивали, про себя думая: «А не сошла ли старуха с ума». Так вот эта самая Марья Михайловна также о Тане упоминала: «Когда второй раз Суслова (Суслова – девичья фамилия Тани) выходила замуж, отец сказал, что свадебное платье покупать ей не будет». Мой начальник, старший инженер, Анатолий Васильевич, говорил о Тане: «Красивая бабенция, но слаба на передок». А голос его при этом дрожал. И на лице было выражение, схожее с той лисой из басни, которая не может достать виноград и поэтому называет его кислым. Чувствовалось, что не по зубам ему, выражаясь его же словами, эта «бабенция». «Красивая гордячка», – говорил про неё инженер, знаток женщин и любимец всей нашей группы подъёмных механизмов, шутник и балагур Александр Якимов, – «На всех смотрит свысока, никого вокруг себя не замечает». Короче говоря, я был о Татьяне наслышан и подготовлен к встрече с ней.