Нина Кромина - Красная строка

– Ай-я-яй! Вот нализался! На метле! – она сняла грязные галоши и вошла вслед за ним.

Муженёк уже лежал на кровати, делая вид, что спит. Баба Аня, вымыв руки, громко поставила на плитку чайник и присела на стул возле кухонного стола.

– Анечка, покушать можно? Я жутко проголодался! – дед Трофим приоткрыл один глаз и искоса посмотрел на жену.

– Лежи, злыдень старый! – уже более миролюбиво ответила она.

Дед открыл второй глаз, понимая, что гроза миновала, поднялся с кровати.

– Да я что? Я ничего! Вот завтра пойду и весь огород перекопаю. А ты отдыхать будешь, – осторожно подошёл к столу и, ещё опасаясь гнева жены, присел чуть поодаль.

Наступило утро.

– Вставай, старый! На улице пасмурно, картошку скорее надо убрать. А то гляди, ливанёт, тогда в грязи будем её искать.

– Не могу, Анечк-а-а! Помираю я. Видно, моё время пришло, – дед Трофим сложил руки на груди и закрыл глаза.

– Чё мелешь языком своим поганым! Быстро вставай!

– Не могу, вишь, совсем ослаб. Ни руки, ни ноги не шевелятся. Сердце, оно не железное. Видно, износилось совсем.

– Может, врача вызвать? – недоверчиво оглядывая старика, спросила баба Аня.

– Ничем он мне уже не поможет. Дай мне спокойно помереть дома, дорогая моя Анюта. – А то увезут неизвестно куда, бросят старика на грязную постель, и помру я в горьком одиночестве.

Засуетилась тут жёнушка. Не знает, что делать, как мужу угодить.

– Трофимушка, может тебе чайку налить? Я сейчас травки заварю, медку достану.

– Завари, родная! Перед смертью не грех чайку попить, а то вдруг на том свете не дадут. Может, у них чай и не пьют вовсе.

Пока чайник пыхтел на плитке, баба Аня сбегала в кладовку, принесла мёд в маленькой баночке, припасённый на случай недуга. Травки крутым кипятком заварила и мужу подала.

– Вставай, родненький! Давай помогу тебе подняться, – приподнимая старика, посадила его в подушки. Попей чайку, глядишь и полегчает. Хочешь, я ещё тебе вареньица малинового принесу? Ты его так любишь!

– Неси, – обречённо ответил он.

Снова заторопилась баба Аня в кладовку, да открыв дверь, остановилась. В зеркальной дверце старого шифоньера, что как раз стоял напротив дедовой кровати, увидела муженька, размахивающего руками, и явно передразнивающего её. Смекнула она причину его внезапной болезни. Взяла веник и прошлась им по мужу.

– Вот тебе чаёк! Вот варенье! – кричала она на всю хату. – Марш, лентяй поганый, на огород!

– Что ты! Что ты, сумасшедшая! – огрызался дед, понимая, что оплошал. – Даже пошутить нельзя. Это репетиция была! Хотел посмотреть, как ты меня любишь, – на ходу натягивая штаны, он стремглав выскочил из дому. Его фигура замаячила на огороде. Громко залаял Шарик. Размахивая веником, словно дамокловым мечом, вслед за муженьком бежала баба Аня, грозя ему всеми небесными карами. А главное, картошка в этот же день была выкопана.

Зоя Донгак – врач, отличник здравоохранения РСФСР, поэт, прозаик, член Союзов журналистов и писателей России, автор девяти книг прозы и поэзии. Перевела с русского на тувинский язык книги Юрия Промптова «В центре азиатского материка» и Бальтасара Грасиана «Оракул». Окончила Высшие литературные курсы (семинары прозы А.А. Ольшанского, А.В. Воронцова, А. Ю. Сегеня, семинар поэзии В.В. Сорокина) и аспирантуру Литературного института имени А.М. Горького. Лауреат, призёр и победитель международных и региональных конкурсов литературного мастерства. Много публикуется в сборниках и альманахах современной прозы и поэзии

(отрывок из романа «Душа шамана »)

Конгур думал о том, как мало и редко общался с Чинчи: их любовь смущённо теплилась глубоко в сознании и в сердце, стеснялась откровенных проявлений, но успела громко заявить о себе – родился сын. А теперь жена ушла, но осталась жить в его сыне.

Конгур сказал матери:

– Мама, я виновен. Помнишь, в тринадцать лет я с папой и дедом был на охоте. Тогда я нечаянно убил самку горного козла (те), не заметив её козага – детёныша. Вот за это хозяин горы наказал – нет с нами моей Чинчи, твоей невестки… – Конгур почувствовал, как к глазам подступают слёзы.

Севил тоже всхлипнула.

– Мама, не плачь! У тебя остался Холурааш и я. Пока мы живы, будем помнить Чинчи.

Родственники и соседи приходили покурить на прощание. Люди помогали тем, что было им по силам: кто принёс в деревянном ведёрке молоко, кто горстку чая, а кто – что-нибудь из снеди.

Перед выносом Чинчи завернули в тонкую белую ткань, согнутые ноги не стали распрямлять. Вынесли, приподняв решётку с той стороны юрты, где она лежала. Потом положили на волокушу, которую повезли сильные мужчины. Севил произносила прощальные слова, окропляя молоком последний путь умершей невестки.

Холурааш убежал, спрятался в кустах и тихо плакал. По тувинским традициям дети и подростки не должны входить в юрту, где временно покоится тело умершего человека. В этой юрте не должно быть шума, пьяных. Если человек появился пьяным на похоронах, это означало, что он – родственник черта. Люди его осуждали и долго не прощали выходку.

До кладбища Чинчи, ушедшую за «кызыл-дус», провожали семь мужчин. Холурааш и его друзья часто играли возле этого места в Доргуне, когда пасли овец. Там они видели много человеческих черепов и костей.

«Кызыл-дус» – ушла за красной солью – так называют покойных у тувинцев. По обычаю количество мужчин обязательно должно быть нечетным, а женщинам присутствовать на похоронах не разрешалось. Тело не одевали, в гроб не клали, не закапывали в землю, а оставляли на открытом месте.

Усопшую повезли не очень далеко от аала – в местечко Доргун к большому кусту караганника – на место, обращенное к востоку; туда, откуда «приходят лучи солнца». Положили ее на войлок, под голову – плоский камень, укрыли белым покрывалом. Так и оставили на открытом месте. Мужчины, проводившие усопшую в последний путь, завернули рукава и ушанки внутрь и отправились домой, ни разу не оглянувшись. Вблизи юрт помыли руки водой с артышом (можжевельником).

Холурааш перестал плакать. Бабушка нюхала табак из отцовской чёрной табакерки, украшенной серебром. Она угощала пришедших своей длинной трубкой из красной таволги.

– Мама больше не вернется, бабушка?

– В божий мир отправилась, – ответила Севил и зарыдала.

– А где божий мир? Это туда мужчины повезли маму в чём-то белом?

– Повезли маму? А ты, значит, смотрел, как «кызыл-дустаан» маму увозят? Это нехорошо! По обычаям нашего народа на похороны нельзя смотреть детям. Надо тебе, Холурааш, теперь помолиться.