Павел Рябцев - Империя добра. Книга первая

Он мыслил, следовательно, он существовал. Она молчала и не отвечала на его зовущий взгляд. Она знала всё, что происходило с ним в этот момент. Невозможно описать, что он переживал, но возможно передать его мысли дословно.

Ты видишь сны? Нет? Я тоже не вижу и не видел никогда. Почему же я знаю, что они есть? Ты тоже знаешь? Почему раньше не говорила? Не молчи больше об этом. Нужно говорить друг другу об этом всегда. Ты слушаешь меня? Тогда кивай.

Но некому было ответить мне. Это память будоражила мое сознание, трепала меня за нервы. Темнота. Шаги. Фигура, упавшая на меня из темноты и исчезнувшая. Шёпот. Шорох. Отчаяние в несуществующих неоткрытых глазах. Вспышка. И снова темнота. Я совсем один. Совсем один.

За окнами подул сильный ветер. Шум его вернул меня в реальность. Я открыл глаза и осмотрел свою комнату. Все предметы были на тех же местах, цвет стен не изменился. Быть может, изменился я? Теперь это точно может быть. Но обо всем по порядку.

Действительно, начнем с начала.

Эта странная история произошла не так далеко от нас, чтобы считать это неправдой, но достаточно далеко, чтобы не принимать её всерьёз. Мы, легко пропадаем в дремучем лесу собственных устремлений, часто забываем где находимся, воспринимаем реальность лишь в одной её плоскости, забывая, что перед нами сверкающий гранями тессеракт. Мы сами решаем быть ли недальновидными или ограниченными. Никто не в силах сделать нас такими. Это наш выбор. Но и вины здесь нашей нет.

Начало этого повествования нужно бы расшифровать, подготовить, так сказать, систему восприятия, но я предлагаю другой вариант – начать с начала, не боясь преодолеть ту самую точку невозврата, но лишь с той целю, чтобы быстрее оказаться внутри, подобно тому, как вы прыгаете с силой в воду и стараетесь в этом прыжке уйти как можно глубже, чтобы преодолеть условный барьер и оказаться ближе к месту, которое раньше могло казаться недосягаемым.

Но всё же, я предложу варианты, а вы сами примите решение. Свобода выбора остаётся, а значит мы останемся на равных позициях. Итак, повествование имеет линии и выбор линии зависит от настроения, случая, позыва или цвета глаз напротив, или увиденной фигуры, или звёзд на небосводе – не столь важно. Лини из одинаковых или разных заглавных букв или цифровой код, либо вперемешку – полная свобода действий. Шаги, к которым я призываю, могут быть любой длины и скорости, но лёгкость сохранить необходимо.

Он был первым и глухонемым, что делало его почти идеальным. Потому что я могла кричать и это его не пугало. Потому что его глаза были красноречивей всяких слов а руки, подобно поэту, воспевали меня. Он мог исчезнуть, раствориться в любой день осени или весны, а потом появится вновь с первым снегом или капелью. Я ждала его всегда. Но однажды он не пришёл. Он не пришёл и погубил меня. Он не пришёл и я почувствовала себя прокаженной. Он убил во мне бабочку и я спряталась обратно в кокон. Я не хотела выходить оттуда. Я хотела остаться там до конца.

Но всё прошло, прошло и это. Как часто бывает весной, мне захотелось жить. Смотреть на своё отражение в луже, обжигать горло ещё слишком холодным мороженым, писать стихи, слушать, о чём говорят птицы. Мне просто захотелось и я начала жить. Я стала снова красивой, снова ко мне подходили мужчины и юноши, снова я принимала внимание, подарки, букеты, записки. Я старалась не отказать во внимании никому, я была благодарна им всем. Но всеобщего счастья не бывает почти никогда, так и мои почитатели начали ссорится меж собой и от их нежных чувств ко мне вскоре ничего не осталось, их нежность сменилась на гнев и ярость. Они винили во всём меня, я же отказывалась считать себя виноватой. Мы расставались, ломая всё вокруг и даже друг друга. Я понижала планку, чтобы остаться востребованной, чтобы дарить радость тем, кто ещё хотел её получить. Темноты становилось всё больше, свет дня почти ушёл из памяти. Менялись места, лица, но не менялась темнота и тусклый искусственный свет вокруг. Я начала забывать дни недель, имена, памятные даты. Много кофе, таблеток, алкоголя, алкоголя с таблетками. Меня тошнило чаще, чем я принимала пищу и вот однажды я открыла глаза и вокруг был свет. Я лежала на железной койке, в вене вместо привычного мне шприца торчала чистая игла, аккуратно прижатая пластырем. Мне было хорошо в этот момент, как, наверное, никогда раньше. Я снова была в коконе, но очень уютном, чистом, тёплом. Хотелось заплакать.

Позже моим родителям скажут, что это было началом конца. Так, например, перед смертью человеку становится лучше, как бы он не болел до этого – появляются силы и разумность. Так произошло и со мной. А потом случилось то, что, как я думаю, и должно было произойти. Я стала молчаливой, замкнутой, скучной. Я раздарила себя всю и сейчас единственным желанным собеседником для меня была я сама. Я видела всё и теперь мне есть о чем поговорить с собой. Мои родители терпели это какое-то время, но надолго их не хватило. Не знаю, кто подписал документы в приёмном покое. Это не важно. Важно то, что у меня не осталось друзей, знакомых, любовников. Никого. И мне так хорошо без них.

Девчонка не помнила своего имени, она не помнила как оказалась здесь – в пустой комнате с белыми стенами. Но вопреки фильтру, через который прошли все, кто жил в этом огромном здании, она помнила своё прошлое, линию жизни и отдельные её события. Она любила вспоминать, словно вновь, как в детстве, вертела трубку с цветными стекляшками внутри, смотря через неё на Солнце. Здесь таких не было. Кристаллы поворачивались, падая друг на друга, а она старалась в этом сумбурном сочетании разглядеть себя. Она помнила сладкое и солёное, боль и наслаждение, смех и слёзы. Здесь ничего этого не было и потом, когда ей хотелось вспоминать и вновь испытывать неизвестные местным эмоции, она спешила к себе в комнату, закладывала одеялом и подушкой низ двери, зашторивала окна и только после и плакала, и смеялась. Мир внутри неё не совпадал с миром снаружи. Но не было ни желания, ни надежды, ни воли менять что-либо. Она не думала уйти отсюда, не искала других окон, кроме окна своей комнаты из всех остальных комнат, выходивших во внутренний сад. По-настоящему её беспокоило лишь одно – не проходящее, не имеющее объяснимых причин, тягостное тревожное ощущение. Ныло внутри. И она не могла с этим справится. Тревога внезапно приходила и поселялась в груди у бедной девушки и так же внезапно покидала её хрупкое тело.