Ксения Спынь - Междустрочья (сборник). Ринордийский цикл. Книга между второй и третьей

А ведь если принять эту точку за место расположения Ворот, – подумалось Мечеславу, – то работы, пожалуй, можно счесть вторжением. Конечно, это не всерьёз. Но мысль была забавная.

Внезапно громко зашумела листва в темноте за окном, и несколько холодных порывов ворвалось в комнату.

Не было ещё ночи, и странные огни блуждали за стеклом – холодно-лиловые, иногда рыжие или пурпурные. Они перебегали туда и сюда по стенам и мебели, будто специально хотели потревожить, – ворвавшиеся незваные гости.

Когда он станет знаменитым поэтом и будет жить отдельно, он никому не позволит к себе врываться.

Конечно, знаменитым он вряд ли когда-то станет. Даже известным в кругах сильно шире, чем сейчас, – далеко не факт. Это Лунев прекрасно понимал, не совсем же он оторван от нормальной реальности. Но мысли о – вдруг! всё-таки! – сбывшемся будущем иногда грели, как греет свет в чужом незнакомом окошке, когда ты один идёшь сквозь холод и сумрак улицы.

Нет, всё это бред и сплошь ерунда. Если подумать – нормально, по-человечески подумать, – то как раз сейчас всё отлично, всё просто замечательно. Отсветы за окном – это просто отсветы за окном, а скоро на небо всплывёт большая серебристая луна, и комната наполнится её лучами, почти невидимыми и осязаемыми только самыми кончиками пальцев. От призрачного этого соприкосновения вспыхивают маленькие прозрачные огоньки, у них нет имени или названия. Тогда отступят, будто насовсем, тревога и вязкая тоска; вынырнут откуда-то из глубин… нет, не мысли, даже не образы – тянущиеся ниточки бессвязных пока слов, что сплетаются по своему усмотрению и тянут за собой другие… А теперь отстранись на шаг и глянь, какой красивый получился узор.

Иногда он их записывал. Иногда хватало парить среди них и, любуясь, слушать перезвон – почти как колокольчики. Последнее было приятно, но пусто и ничего не давало: никто ведь не слышал и не видел этого, кроме него одного. Конечно, некоторые проводят так дни и годы – мечтатели не от мира сего… Но он-то всерьёз называл себя поэтом.

Лиловые огни мигнули (похоже, друг другу) и убрались из комнаты. Вот так, – Лунев, усмехнувшись, подошёл к окну, поправил занавеску. Издержки не в меру впечатлительной натуры, которая на самом деле была не совсем им, но старательно им лелеялась и охранялась. Так охраняют нечто самое лучшее, самое ценное, что ни в коем случае нельзя утратить, даже если будет рушиться весь мир вокруг.

Потому что тогда, может быть, – именно в тот момент – натура эта поднимет голову на звук скрипнувшей потайной дверцы. И когда то, что придёт из-за дверцы, будет здесь…

Что тогда?

Скорее всего, ничего, – подумал он. Здесь нет дверец. Одни колокольчики.

Посреди тишины вдруг ветер ударил в окно, швырнулся о стекло пригоршней оборванных листьев.

– В чём дело, моя радость? – поинтересовался он у Мартина.

За все дни работы они пробурились порядочно вглубь, и на поддержку свода вставало всё больше арок. Мартин не сказал более ни слова против, но ему всё равно что-то не нравилось, это было заметно.

– От радости слышу, – беззлобно отозвался он, но на вопрос отвечать не стал.

– Ну ведь не в песчанике? Бред же.

– Песчаник – бред, – охотно согласился напарник, но снова не продолжил. Не похоже это было на него: из них двоих именно Мартин обычно трещал без умолку.

Мечеслав усмехнулся:

– Давай начистоту, тебе просто далеко ездить отсюда до твоей пассии. Да?

– Вовсе нет. И она мне не пассия, – Мартин окинул взором уходящие вниз стенки котлована и рабочих у входа в штольню. – Тут другое… Знаешь, бывает так, что вроде всё правильно, прицепиться не к чему. А ты всё равно чувствуешь, что что-то здесь не то. Спросят – даже объяснить толком не сможешь, но вот чуешь.

Мечеслав знал это ощущение, знал также, что зачастую оно не обманывает. У него самого, правда, ничего подобного здесь не возникало, но чутью Мартина можно было и поверить. Мартин – в своей области профи, хотя злобно-насмешливая и ёрническая его манера отталкивала многих людей их круга: большинство из них не выносило Мартина дольше пары часов – эпизодически и по большой необходимости. Только Мечеслав и сработался с ним – да так, что не в паре их уже воспринимали с трудом и за глаза в шутку называли М и М.

Но в него-то самого это место, наоборот, вселяло необъяснимую уверенность, каждый раз, как он бывал здесь.

– Не знаю, я никаких подвохов не вижу, – проговорил наконец Мечеслав. – Если у конструктора и у куратора тоже не будет возражений, то ты в меньшинстве.

– С куратором я уже говорил, – Мартин кинул хмурый взгляд по сторонам. – Он ничего не смыслит. Это просто человек от местного правительства – что скажут, то и подпишет.

Мечеслав хотел было спросить, когда он успел к куратору – как он вообще всюду успевает и заранее оказывается в курсе всего, – но тут Мартина окликнул бригадир, и тот отошёл узнать, в чём дело.

Вот рабочие почему-то держали Мартина за своего, хотя это были всё местные рабочие, а Мартин тоже в Ринордийске впервые, да ещё и из «специалистов». О чём они там болтали на перерывах, чему смеялись – этого Мечеслав не знал, да и не стремился узнать, это было отчего-то неловко.

Мартин вернулся.

– Там сложный кусок, надо медленно и аккуратно. Они хотят сейчас перерыв устроить, чтоб потом не отвлекаться.

– Ну, – кивнул Мечеслав.

– Что «ну»?

– А что?

– Твоё веское слово.

– Моё-то с чего? – он недоумённо пожал плечами. – Я, считай, сопровождающий.

– Нее, Славочка, мы же не при императорах. В наше время кто понимает хоть чуть-чуть, что делать, тот и заправляет. Так что сейчас ты здесь у них за главного начальника.

– Ну, я, положим, не против, чтоб они ушли на перерыв. Если это так важно.

– Отлично, так и передам.

Пока они сгрудились по обыкновению у переносного буфета, Мечеслав стоял в стороне, облокотившись осторожно о спусковую платформу. С края котлована виден был вход в штольню. «Сложный кусок» лежал совсем недалеко от него, но уже был спрятан от глаз густыми тёмными слоями земли.

У оград площадки вдруг послышался голос – глухое невнятное бормотание:

– Чёрный огонь, чёрный… Гобелен ваш сгорит.

Голоса рабочих как-то вдруг умолкли. Мечеслав обернулся и увидел поодаль низкую согбенную фигуру: старуха в тёмной грязноватой одежде подбиралась к заграждениям.

– Весь до ниточки сгорит… Чёрное солнце восходит над городом…

Он быстро подошёл туда же, где стояли все: отсюда было лучше видно.

– Опять эта сумасшедшая, – проговорил (видимо, специально для Мечеслава) один из рабочих, пожилой усатый мужчина. – Не слушайте её.

– Какая сумасшедшая? – не понял он.

– Реки заполнятся, и земля не примет мёртвых… Паук сплетает чёрную паутину, и высится трон до небес… – завывала старуха, подражая осеннему ветру, а ветер трепал её длинные седые патлы.