Анатолий Зарецкий - На излёте, или В брызгах космической струи. Роман

– Батя, как же ты, следователь, допустил, что тебя так бессовестно нагрели с этой квартирой? – спросил отца, едва сели за стол.

– Что нагрели, то нагрели. В ордере они ее записали трехкомнатной, а общую площадь вписали в графу «Жилая». Когда уличил, начальник тюрьмы сказал по-простому: «Ты, Афанасий, уже пенсионер. Не хочешь, не бери. Желающие найдутся, а ты снова будешь лет десять первым на очереди, пока еще один дом не построим. А там, глядишь, она тебе вообще не понадобится». Так-то. Грубо, но доходчиво. А когда ему сказал, что в ордер почему-то не включили невестку с внуком, рассмеялся. Вот тебе и выход, говорит, думай. Так что неизвестно, сынок, кто кого нагрел. Вот я и подумал. Пусть Сашка с Тамарой и Сережей там остаются. А тут ты еще появился. На троих нам эту квартиру могут и не оставить, а на четверых обязаны.

– Батя, я в Москве буду жить. Там теперь моя семья. Вот оформлю документы и поеду, – невольно сообщил всем о своих планах. За столом наступила гнетущая тишина.

– А ты с нами посоветовался, прежде чем принимать такое решение? – тут же взорвалась мама.

– Мама, ты меня удивляешь. Вы сами определили меня в военное училище. Оттуда, тоже меня не спросив, направили служить в Казахстан. Если бы остался в армии, все время службы прожил бы в Ленинске. Таких там полно, кто еще с основания города живет. И лишь лет в сорок пять вырвался бы оттуда. Да еще неизвестно, где бы мне предоставили жилье. Одному подполковнику, нашему земляку, обещают квартиру аж в Чирчике. А он уже эту Азию на дух не переносит.

– Ты бы все равно в Харьков приехал, как сейчас, – продолжила гнуть свою линию мама.

– Я не знаю, что с нами будет через семнадцать лет. Да мне это уже не интересно. Я уволен из армии, и сейчас никто. Фактически на нулевой отметке, как у нас говорили в части. Самое время подумать, как жить дальше. Вот я и думаю. В Москве масса предприятий по моему профилю, а в Харькове – всего одно, и то не по моей специальности. Да и моя семья живет в Москве.

– Работать можно, где угодно, – все еще пыталась спорить мать. Отец же, похоже, все понял и теперь сидел, нахмурившись и не ввязываясь в разговор, – А эта твоя семья еще неизвестно, примет ли тебя на свою жилплощадь. Тебе не стыдно примаком быть? Ты еще не знаешь, что такое с тещами и свекровями жить, – продолжала она агитировать и запугивать.

– Мама, я не хочу работать, где угодно. Мне хочется работать в конструкторском бюро. Мне нравится именно такая работа. В Москве уже договорился обо всем. Меня берут старшим инженером в наше Центральное конструкторское бюро. Можно сказать, по блату, потому что знают много лет по работе. Был я и в институте радиоэлектроники. Там готовы принять сразу на четвертый курс на вечернее отделение. Ну а про все остальное и говорить не хочется. Не примут на жилплощадь, буду думать, что делать. Знаю только, будет работа, будет и жилье.

– Ладно, давайте завтракать, а то все стынет, – прервал наш спор отец. Я облегченно вздохнул. Первое сражение, похоже, выиграл. Но, увы, вряд ли оно последнее, и сколько их еще предстоит, пока буду «отдыхать» в Харькове, не знаю. Но, думаю, немало. Мама у нас человек упорный.

После завтрака решил съездить на старую квартиру. Там прошли мои детство и юность. Там осталось все из прежней жизни. А здесь – как в гостях. Лишь изредка на глаза попадется то один, то другой предмет, напоминающий о прошлом. Даже мебель и та другая. Ею мама уже похвалилась еще в день приезда. На нее, оказывается, копили деньги, которые им отсылал. Года три назад записались в очередь, а она до сих пор не подошла. Все решилось проще – у отца впервые в его долгой жизни появился «блат» в мебельном магазине. Оказалось, грузчиком там работает его бывший сослуживец по лагерю военнопленных. Он-то и организовал отцу контакт с мебельными спекулянтами, а потом сам отобрал мебель прямо на складе и доставил на новую квартиру.

Едва заявил о своем желании, тут же захотели ехать все, включая Тамару с младенцем. Ехать таким табором совсем не хотелось, но выбора не было.

И вот мы уже громыхаем ступенями открытой железной лестницы, ведущей на второй этаж родного дома. Я не был здесь целых два года. На веранде тепло встретила наша соседка тетя Дуся – интеллигентная женщина, бывшая балерина. Сколько ее помню, она нигде не работала. Нас это немножко удивляло, потому что детей у нее не было, и ей не за кем было ухаживать. Однажды она пригласила меня с братом в свою комнату и угостила пирожными. Ничего подобного мы еще не пробовали. Но больше, чем пирожные, удивили развешанные по стенам комнаты старые театральные афиши. На некоторых была изображена молодая тетя Дуся в балетной пачке. Тогда-то мы поняли, кем в молодости была наша соседка. Тогда же узнали, что балерины очень рано выходят на пенсию.

Пока мама разговаривала с соседкой, а остальное сопровождение неспешно втягивалось в квартиру, немного постоял на своем любимом месте веранды. Как всегда, нахлынули воспоминания.

Помню, как троица наших давних «врагов» во главе с Толиком по кличке Фриц загнала меня с братом сюда – на эту веранду. Не решаясь преследовать на пороге квартиры, ребята начали бросать камни. Они не долетали и лишь грохотали по железной лестнице, а мы в ответ дразнили Фрица и смеялись над ним. Он и его друзья уже пошли в первый класс, а мы с братом нет. И нам было весело оттого, что такой большой не может добросить камень до второго этажа. У меня это давно получалось. Его товарищи уже отошли от лестницы, а Фриц все не унимался.

И вдруг увидел, что кусок кирпича, брошенный Фрицем, не отскочил от железа, а, скользя вдоль ступени, на мгновение задержался на лестнице. Недолго думая, остановил эту четвертушку кирпича ногой. Теперь я был вооружен. Фриц это понял и тут же отбежал подальше от лестницы. Но, я уже метнул свой снаряд. Как в замедленных кадрах кинохроники и сейчас вижу тот красный камень, который, отскочив от асфальта, какими-то замысловатыми прыжками приближается к противнику. Он же, оторопев от ужаса, смотрит на скачущий к нему увесистый предмет и почему-то не может сдвинуться с места. Наконец камень с силой ударяет его прямо в щиколотку. Фриц приседает от боли и оглашает весь двор громким ревом. Нам его не жалко – получил по заслугам. Мы торжествуем победу.

После того случая он нас больше не трогал, и одно время мы даже ненадолго подружились. И вот мы стоим втроем на этом же месте веранды и во весь голос распеваем странную песню. Я запомнил только припев.

Откуда она взялась, та песня, не знаю. Я почти не понимал ее смысла, потому что она на незнакомом языке. Неожиданно у крыльца остановилась хорошо одетая дама.