Эдуард Поздышев - Чёрная дыра. Сборник рассказов

Однажды, после того как в мою комнату постучались, я перестал ощущать одиночество. Я знал, что это вернулась Зинаида, и с тех пор всегда стал чувствовать в квартире её присутствие. Тогда и начал выходить на площадь, вне зависимости от основного пути. И подолгу бродил, прислушиваясь к городскому шуму и размышляя об этих звуках. Однако всякий раз дорога снова возвращала меня либо к дому, либо к месту службы. Пока однажды не заблудился.

***

Помню, как это случилось в первый раз. После я уже не обращал внимания и относился к этому как к чему-то обыденному.

Тротуарная плитка закончилась. Споткнувшись о бордюр и едва удержавшись, чтобы не упасть, я очутился на обочине шоссе. И в следующее мгновение уже ехал за рулём автомобиля такси. Меня остановила голосовавшая у дороги женщина с двумя увесистыми сумками. Не дав мне успеть выйти из машины, чтобы помочь ей усесться, она сама открыла пассажирскую дверь и, поставив обе сумки на сиденье, махнула рукой, сказав лишь, чтобы я ехал дальше, и за что-то поблагодарив. Затем, ничего толком не объяснив, тотчас же захлопнула дверь и налегке, быстрым шагом удалилась. А ещё через мгновенье я подъезжал к подъезду своего дома. Это был первый раз за много дней, когда я приехал домой на машине. Помню ещё, что, выйдя из автомобиля, попал под промозглый осенний дождь. Когда же очутился в квартире, обнаружил, что намокшие сумки стояли на кухонном столе. Сумки были набиты разнообразной едой. Вот только не помню, когда, и сам ли ел всё это, или распорядился продуктами как-то иначе.

И тогда я так и не вспомнил, где мог видеть раньше эту женщину и тем более чем же успел ей помочь. Не припомню, чтобы она обращалась в нашу контору. Но после я встречал её постоянно. Не то чтобы виделся или разговаривал – видел скорее мельком, но часто слышал её голос, безошибочно распознавая его среди многоголосого шума. И уже не мог отделаться от незваных мыслей, всякий раз навеваемых настырными, столь неожиданно и вероломно настигавшими меня её короткими, всегда до крайности возмущёнными, отчётливо врезавшимися в мой мозг фразами. И с каждым днём этот шквал бесчисленных «доколе», «почему», «за что» и «зачем» обрушивался на меня всё чаще и напористей, и потому только через довольно продолжительное время я научился не придавать этим мыслям и словам значения, свыкнувшись с ними, как с неким неизбежным фоном, подобным шуму ветра или прочим окружающим звукам.

С тех пор почти каждый раз, в мгновения незапланированных блужданий по площади, когда заканчивалась плитка, я садился в авто и куда-то ехал, чаще за рулём, порой на попутке, иногда на городском транспорте. Вскоре всегда оказывался в каком-нибудь многолюдном месте – в торговых комплексах, кинотеатрах, на площадях и проспектах. Ко мне подходили разные люди, о чём-то рассказывали, давали какие-то вещи – которые непременно после я находил в своей комнате, – всегда предлагали о чём-то подумать, что-то посмотреть в интернете. И вновь оказываясь дома, в своей комнате, в привычном своём кресле, я всякий раз включал компьютер, смотрел, размышлял, а после отправлялся на службу. В конторе ко мне тоже подходили, и я рассказывал, о чём размышлял, и пересказывал то, о чём узнал в интернете.

Позднее не требовалось уже и авто. Я сразу оказывался там, где меня ждали, и мне ни к чему уже было блуждать по площади. Тогда-то и вовсе перестал замечать плитку. Мгновения почти без перерыва следовали одно за другим, по необходимости растягиваясь на такое время, какое мне нужно было для размышлений. Такие мгновения я проводил в своём кресле – это были лучшие мгновения, мгновения поющей тишины, когда смолкали голоса и гамы города, и тишина вокруг приятно звенела, и пели мысли под это звучание.

***

Не помню, когда и как это произошло. Точнее, не то чтобы произошло, но стало вдруг так, что осталось лишь кресло – единственное, что я мог осязать. И не то чтобы всё остальное исчезло; казалось, что всё оставалось на прежних местах, и даже не суть, что на прежних – скорей, на своих. Но как-то так сложилось – как будто меня убедили, что в одночасье всё это мне стало не нужно. Причём не нужно – не значит не обязательно. И дело, наверное, вовсе не в этом, а в том, что на миг мне подумалось не о важном, и, должно быть, тот миг неоправданно затянулся. И я отчётливо запомнил, как долго, бесконечно долго я думал о том, как удобно мне в кресле. Помню, мне было уже всё равно, где найду его в следующую минуту – в комнате места оставалось всё меньше и всё больше появлялось вещей, так что, подумав об этом, я думал о кресле как о самом подходящем месте для такой вещи, как я. И с тех пор постоянно мог ощущать себя в этом месте – пожалуй, единственное, что я мог сознательно ощущать.

И где следовало, я оказывался теперь, тотчас поднявшись с кресла. И уже не столь важно, где – в конторе ли, дома или на улице – лишь бы в месте, где было удобно думать, потому что только это теперь имело значение для меня, хотя, казалось, не столько, сколько для тех, кого мог ещё видеть. И ещё стало казаться, что время и пространство, мелькающие в вихре мгновений события, сменяющиеся ландшафты, явления природы, звуки, лица, слова и фразы утратили своё прежнее значение, как перестали быть осязаемыми ставшие ненужными вещи, как потерял всякий смысл интернет, как словно слились воедино работа, досуг, моя комната и тротуарная плитка.

Вскоре же для того чтобы видеть и слышать, мне было необходимо оставаться на месте. И место, и я превратились во что-то нерасторжимое. И лишь прекращался поток мыслей, как сразу же мгновения жизни – моей и всех, кого мог ещё видеть, – а также бурление звуков большого города лишались границ, расплываясь и ускользая от моего внимания. А стоило мыслям воспрянуть, как тотчас будто всё замирало, безропотно подчиняясь звучанию тишины.

И думая о тех, кого мог ещё видеть, не зная, замечали ли они мгновения жизни и что слышали под шум большого города, наверное бы решился, если б не журчание тишины. Но всё же перестал видеть и в ответ на вопросы лишь поудобнее располагался в кресле. Брызги вопросов окатывали меня, словно вызванные промозглым осенним дождём. И как под листьями, опавшими с давно исчезнувших деревьев, под грудами ненужных вещей иссякла площадь.

Помню лишь насмешливое и чем-то озадаченное лицо шефа.

– А знаешь, – сказал шеф, вопросительно взглянув мне в глаза, – я не нашёл твоей могилы.

***

Очнулся от того, что продрог. Опять уснул в кресле, да ещё с открытым окном. Кутаясь в плед, подошёл к окну, чтобы закрыть его. На улице с парковочных мест разъезжались машины, усыпанные последней листвой. В числе других я заметил мужчину, лет сорока, усаживавшегося в одно из авто. Он занял пассажирское место. С высоты десятого этажа я едва успел его разглядеть – чуть загорелую лысину обрамляли ровно подстриженные волосы, – он был не похож ни на кого из моих соседей.