Марина Сушилова - Истина, может быть…

Если ты читаешь это, если это

пробилось сквозь цензуру и на это у кого-то

нашлись средства для издания, знай:

это – не истина.

– Великий, мы выполнили сегодняшнюю норму, они уже здесь!

В переплетении излучений висело несколько переливающихся перламутром светящихся овалов. Одни из них были голубовато-серыми, другие мерцали тепло, розово. Висели угрожающе-фиолетовые – те были больше похожи на сгустки тумана, свет от них исходил приглушенный, тусклый, а может быть, просто терялся в ворсинках. Зеленые были ярки и веселы, желтые спокойны до унылости, все оттенки красного пульсировали нестерпимо. Не было среди них похожих. Все, что объединяло их в данный момент – это невозможность отлепиться от цепкой паутины.

– Огласите их вину и обязанности и отправляйте! Пора.

– Куда на этот раз о, Великий?

– Россия, шестидесятые двадцатого.

– Будет исполнено о, Великий!

Ловцы Душ потянули сеть, и перламутровые овалы задвигались, повторяя движение сетки: то сближаясь друг с другом, то протягиваясь в пространстве; они подрагивали, разгораясь от напряжения все ярче.

– Вы все слышали? Вина ваша доказана – вы примкнули к Восставшим против Великого. Вы возгордились и посчитали, что можете сами распоряжаться собой разумно, и что если вам предоставить волю, вы будете счастливы. Великий решил отпустить вас. Вам предоставлено, в течение мига расширением в человеческую жизнь, право на свободное волеизъявление. Вам будет дано тело, и вы станете управлять им по своему усмотрению. Если вы справитесь с задачей и сможете разумно им распорядиться, Великий отпустит вас, и вы войдете в число ста сорока четырех тысяч праведников, живущих свободно и вечно. Если же нет, вы сами станете просить забрать вас обратно. Дальнейшее вы знаете: чистилище, суд, врата ада, рая – это для вас не новость.

Ловцы Душ выволокли сеть и потянули ее к голубоватой точке, которую и не сразу-то можно было заметить среди полыхающих красных, оранжевых, почти белых слепящих звезд. По мере приближения, голубая точка становилась все больше, пульсировала все сильнее, становилась все притягательнее. Овалы даже не пытались сопротивляться. Оцепеневшие от неотвратимости надвигающегося, они волочились по пространству, повторяя замысловатые изгибы гигантской паутины. Ловцы Душ торопились: пора, пора, пора!

Голубовато-серый предназначен был девочке. Ее мать не кричала, как другие роженицы, она старалась сдерживать рвущийся крик, и тогда из ее искусанного рта, тянулся тяжелый стон, похожий на мычание. То ли эмбрион был настолько тщедушным, то ли измученная роженица в борьбе с криком потеряла последние силы, но новорожденный никак не мог появиться. Ловцы стояли наизготовку. Уже и голубовато-серый был отцеплен от клейких переплетений, уже надоумили акушерку рассечь кровоточащее лоно, а предназначенный никак не появлялся. И тогда голубовато-серый решился: он увернулся от потерявших бдительность Ловцов и, стараясь следовать путеводной ниточке, еще пока не утерянной в этом странном месте, называемой Землей, ринулся на свободу. Но Ловцы не дали ему уйти – и он смирился: теперь ожидал вместе со всеми сморщенного красного уродца, чтобы быть всунутым в него и начинать отбывать наказание. Наконец, показалось тельце. Ловец профессионально втиснул голубовато-серого, подул на красную головку со слипшимися редкими волосами, и новорожденный издал первый жалобный крик. Вместе с ним кричал и мучился овал: теснота. Клетка, а главное, накрывшая его глухота, – он никак не мог расслышать сквозь это сплетение костей, жил, вен, органов, – привычной ему мелодии – Зова Вселенной.

– Поздравляю, у Вас родилась девочка! – сказала акушерка измученной женщине.

Ловцам было уже не до голубовато-серого. Сделав свое дело, они спешили покончить с остальными. За этим, уже начавшим отбывать наказание, будет присматривать теперь только Ангел.

Оставшихся распихали довольно быстро. Оранжевому удалось удрать. Пока Ловцы возились с двумя, одновременно родившимися, и открепили оранжевого и яростно-алого от сетки излучений, оранжевый воспользовался моментом и ринулся на знакомый Зов, который хоть и звучал здесь, на Земле приглушенно и тихо, но все же, явственно указывал дорогу домой. Предназначенный для него младенец, похватав ртом воздух, дернулся и затих.

О, Великий, перепутали! Зеленого с темно-зеленым. И теперь в тело девочки был втиснут темно-зеленый овал, предназначенный для новорожденного мальчика. Да, и зеленому было не легче.

Уже возвращаясь и вытягиваясь на Зов, Ловцы поняли, какую ошибку они совершили.

– Опять, опять трансвеститы!

Но было поздно. Извлечь растерянных, измученных, забившихся в клетки тел овалов и поменять, не представлялось возможным.

Первое время было невыносимо тяжело. Давили тела, было душно и тоскливо в пустоте, в тишине пульсирующего мира, куда не долетал Зов. Когда овалы пытались вспомнить музыку Космоса, приставленные Ангелы кидались и ревностно исполняли службу: не давали им сосредоточиться на Зове, и тогда беспокоились младенцы, оглашая ночь тонким и жалобным плачем. Матери, не понимая их мучений, старались утешить, как умели: брали на руки, пели незамысловатые песенки, еще больше сбивая овалы с желанной дороги Зова. Посопротивлявшись, овалы смирялись, и тогда младенцы раскрывали жадные вакуумные ротики и вцеплялись в нежную женскую грудь, изуродованную вздувшимися венами, распираемую солоноватым молоком. Вымотанные бесполезной борьбой, овалы затихали. Сколько раз они пытались вырваться! Сколько раз они пытались сообщить о своей непричастности к земной жизни и своем желании уйти на Зов!

Постепенно тоска стала затихать и не была уже такой мучительной и острой. Овалы смирялись и учились приспосабливаться к телесной клетке, находить контакты с мозгом, органами зрения, слуха, речи, движения и пытаться управлять импульсами, посылаемыми в мозг. Но и тело дарило их новыми ощущениями и заботами. Главная забота – Зов, главная любовь и преклонение – Великий, еще довлели над ними, но примешивались новые чувства. Тело младенца было таким слабым, таким зависимым от внешних условий, так нуждалось в молоке, в близости матери, что постоянно тянулось к ней, призывало ее к себе незамысловатым плачем почти поминутно. В то же время овал стал чувствовать, что не только тело младенца стремится к этой большой мягкой женщине, но и он ждет момента, когда она приблизится и станет утешать, баюкая, и свет ее глаз сделает ближе к нему ее душу – а именно – таким же образом заключенный в ней овал. Души их сливались, и становилось не так тоскливо и одиноко. В этот момент к святой любви к Великому примешивалась другая любовь – не такая возвышенная и святая, но очень живая и теплая. И хотелось свою заброшенность и одиночество преодолеть, слившись с другой такой же заброшенной душой.