Андрей Бычков - ПЦ постмодернизму. Роман, рассказы

Пытаясь загнать судорогу с лица в горло, официант вежливо извинился, он сказал, что скатертей больше нет.

Профессор откинулся на спинку стула, спокойно рассматривая его крупную фигуру:

– Мудила ты, а я профессор, вот так, до-р-р-огуша. Б-бе-лл-ую ск-а-а-терть и еще бутылку водки, понял? – он покачал головой.

Официант прикрыл глаза, щеки его поднялись, а сжатые губы удлинились, потом он взял соусницу и, не говоря ни слова, отошел от столика.

– Послушай, Никто, – самодовольно повернулся профессор к молодому человеку, молчаливо наблюдавшему всю сцену с края, – ты знаешь, кто самый мощный в мире профессор?

– Толик, конечно же, ты, – ответил вместо молодого человека Авдеев, провожая взглядом официанта. – За это я ручаюсь головой. Только, ради бога, не затевай скандал, посмотри, какие у него кулачищи. А еще тот, в гардеробе. Пожалей хоть меня, отче.

– А что в гардеробе? Мы самые сильные, мы самые мощные! – выкрикнул профессор, наливая себе еще полрюмки. – Чего мне тебя-то жалеть? Я мать-то свою не жалел, царствие ей небесное, – он как-то странно засмеялся. – И за что она меня, поросенка такого, родила? – добавил он вполголоса, выпил один и, не закусывая, снова закричал:

– Я тебе диссертацию изобрел или нет?

– Почти, – осклабился Авдеев.

Профессор снова откинулся:

– Почти. Никто, ты слышал?! Набрал я себе нахалов в аспирантуру. Дураки! – он попытался подняться, наваливаясь животом на стол. – Нет, в пивной гораздо приятней. И на скатерть никто и ничего не проливает. Не то, что в этом дурацком ресторане.

Подошел официант и молча поставил бутылку водки.

– Где белая ск-а-а-терть, свинья, – снова спросил профессор.

– Какая скатерть? – деланно удивился официант, пытаясь удержать деревянное лицо.

– Кто изгадил нам стол, соб-а-а-ка?! Говно ты вонючее! Козел! Тупая рожа!

– Мм-м, – промычал официант, пытаясь разлепить губы и снова не в силах удержать падающую деревянную маску.

– Дрянь, скотина безмозглая!

– Толик!

Губы официанта наконец разлепились. Глотая слюну, он проговорил глухо:

– Ну, прошу же вас, не надо же так.

– Толик, кончай.

– Три, нет пятнадцать салатов, семнадцать бутылок водки и бе-е-ллую ск-а-а-терть, скотина!

– Не обращайте на него внимания, он пьян, – ласково сказал Авдеев и попытался дотронуться до руки официанта.

– Я хозяин! – рявкнул Толик.

Официант застыл. Авдеев прикрыл глаза. Только молодой человек не изменил позы.

– Хорошо, я принесу, – произнес официант, не сводя с профессора сладковатого, с пеной ненависти, взгляда.

– И б-е-е-лую ска-а-терть, свинья!

Официант быстро отвернулся и быстро отошел.

– Толик, сколько у тебя с собой денег? Эти скоты нас отсюда не выпустят, – заговорил, оглядываясь на официанта, Авдеев, потом полез в карман. У меня червонец.

Профессор захохотал:

– Выпустят, еще как выпустят, правда, Никто? Мы будем драться!

– Драться? Но я не умею драться, – сказал Авдеев. – Я, конечно, буду махать руками, но этот, да еще тот из гардероба, Толик, это же тумбы, они же нас сразу убьют.

Авдеев взял свою рюмку и выпил залпом, закидывая голову:

– Не хочу я драться.

– Все равно надо драться, – нажал невозмутимо Толик, наливая всем еще по рюмке. – Ну, убьет и убьет. А кто же будет драться? Я толстый, старый, седой профессор. А это вот у нас Никто, ему тоже никак. Он вдобавок молчит, неизвестно, что там у него на уме.

Профессор выпил, не чокаясь, свою рюмку и задержал ее в руке.

– Слушай, Авдеев, – сказал он, отводя взгляд, – я подумал, в твоей задаче надо же просто кор отталкивательный ввести в потенциал, и дело с концом, – и поставил рюмку рядом с соусным пятном, постепенно расплывающимся по скатерти, а потом вдруг снова расхохотался, развернулся, задевая локтем за бутылку лимонада и опрокидывая ее.

– Эй, Авдеев, а хочешь быть директором этого ресторана? Я скоро его куплю, о-хох! Мне нужен свой ресторан. У меня есть заокеанские друзья. Где же мне их принимать? У Джона Киргстайна, прыщавого и прекрасно разговаривающего по-русски Джона Киргстайна, любителя женщин, картин, лошадей, путешествий, вот у него есть свой ресторан там, а у меня здесь нет. Это же несправедливо, а, Авдеев? О-хох! Эй, Авдеев, не дрейфь, мы скоро купим с тобой этот ресторан. Да все давным-давно продается и покупается, и это – великое изобретение человечества, недаром Маркс написал свой «Капитал». Свобода нашей эпохи – в деньгах. Не жалей то, что продаешь, будь сильнее. Деньги, колесо и алкоголь – наши великие изобретения. А продается и покупается все: заводы, рестораны, картины, лошади, убеждения, жены, идеи, дети, родина – все, все продается. Зачем лицемерить? Только что-то за двести рублей, а что-то за миллион или больше, что-то откровенно, а что-то с кривлянием, разница только в том – как. Будь сильнее, только слабый мучает себя совестью из-за этого.

Авдеев молча поднял опрокинутую бутылку, потом так же молча налил себе рюмку водки и снова выпил залпом.

– А наш Никто почему-то ничего не говорит, – продекламировал, разворачиваясь к молодому человеку, профессор. – Настоящие мужчины не болтуны? Нет, тебе надо обязательно с нами познакомиться. А иначе кто же о нас напишет? Кто расскажет о наших грехах? А, Никто? О-хох! Ты! Ты должен написать так: «Кто самый сильный? Кто самый мощный? Кто самый лучший в мире профессор и самый веселый пьяница, муж самой красивой и самой молодой жены, самый добрый научный руководитель? Кто изобрел одиннадцать кандидатских и три докторских своим ученикам? А кто однажды августовским вечером за бутылкой водки на даче у академика Бубубова задал три вопроса, взрастивших трех китов, на которых стоит отныне новое направление в кристаллохимии? А кто раздел на конференции в семьдесят девятом году самого Козлевского, а кто надругался над докторской знаменитого Осипяна? Кто самый сильный, самый мощный? И кто скоро станет самым богатым, кто станет миллионером на софт уэар?» Верно, Никто? Напиши обо мне роман, Никто. Я люблю жизнь, я люблю себя, я люблю свое дело, я хочу остаться… Напиши о нас роман, и ты тоже станешь богатым, а потом мы вместе откроем новое дело, построим самый гигантский в мире завод по производству эректоров. Ты знаешь, что эректор изобрели два ленинградца? Дай-ка салфетку, я нарисую тебе, как устроен этот прибор, а то ты, наверное, и не знаешь, что это такое. Вот здесь специальная растягивающая пружина…

«…белая скатерть, тупой ресторанный нож. Кто я? Графоман? Они говорят, я молчу. Я молчу, и, значит, я слушаю. И, значит, я и есть эта белая скатерть, для них промокашка. Священник в запятнанной одежде совершает богослужение, нечистыми пальцами касается алтарных врат, входит, не крестясь, потной ладонью протирает икону, совершает преступление, не совершая, берет на себя чью-то вину и казнит сам себя. Это они наделяют виной другого, убивая его. Если не ты, то я. Им нужны самоубийцы, как молоту нужна наковальня. Кто я? Белая скатерть или острый бритвенный нож?»