Артемий Ладознь - Дымка. *Nebh. Об он пол чресплесе восчресплесь

Мало кто из серьезных (но уже подцепивших бациллу неспортивности-во-благо-клуба, пусть сообщества надуманно-дуто-рекуррентного вроде пользовательских сетей, служащих референтной группой себе подобным), из иссочувствовавшихся болезненно-щемящим фантазиям – уж и не возьмусь судить, саудаде ли иль ваби-саби, ввиду примитивности ускользающей эстетики неоформленного, – без ухмылки воспринял бы побасенки вроде крайне-рустикального происхождения Мессии («Лелю-лелю! лем ся в-остани?»), притязания на доисторическую автохтонность вне письменной преемственности и прочих факторов, долженствующим ускорить возврат в лоно Европы того и тех, кто и заявлял тезоименитость таковому.

Однако, и среди сравнительно сдержанной публики жажда престижа, – каковой не знавала тогда еще не слишком запущенная сетевая лихорадка, когда IRC уже не мог, а iFB уже не хотел (не) жить по-новому, – наметился крен в сторону признания братских языков столь искони различными, что и новгородская береста, и «Слово», и «Повесть», и «Назидания» (карпаторусского боляра сынови) уже были не указ; когда вкрапления германополонизмов («кшталт/gestalt», «шукати/suchen») в одном столь же приветствовались, сколь порицались намеки на те же, и к ним финно-угорские заимствования, в другом («есть/gibt» помимо «имею/habe»), которые грезилось преподнесть как системные расхождения.

Пока газ-батюшка да нефть-матушка стоили копейки, модными стали лозунги о ненадобности благодарованной дешевизны. Та же судьба имела постичь стабилизаторские потуги и даже достижения предположительно про-соседского премьера, который в бытность президентом будет изгнан с вердиктом: нам, молодым, нужна не стабильность, а бурленье! Лучше-де с Крайнезападом потерять, чем с Юговостоком – обрести. Как произойдет, причем по тем же лекалам, и на Крайневостоке во время буяющих «весен» (эти «спонтанные» волнения-волеизлияния кураторы-попечители Пражско-Будапештских проектов прошлого века даже не потрудятся переименовать; видать, дабы не спугнуть удачу).

Так первая Площадь и стартовала: под фестивальный ритм, камлание «мы не быдло, козлы не мы», и столь показательно (на еврокамеру) мирно-улыбчиво, что поначалу имелись основания видеть в этом нечто «вышеестественно-надмирное», а не просто – попущенные инферналии-сатурналии бесных, как покажется девятью с половиной годами позже. На площадке действовал сухой закон, строгость порядков и фейс-контроля вроде лембержской кнайпы или ее лесного прототипа – схронов для «наших партизан». Кстати, так звучал и одноименный альбом популярной в столично-немагглянской тусе расово-чистой и кристально-свидомой группы, переучредитель коей был сыном одного из поэтов «расстрелянного возрождения». Это ничего, что пророки последнего, как и годится либералам, подобно азимовскому Мулу взывали к сочувствию с тем, чтоб позже явить свою инициативную сущность. Одни, как-то Хельга Тельга, приветствовали Фюрера и его sustainable policies, но, подзарвамшись, начали хамить, уверовав в собственную лицензию и уберорднунговость. Видимо, первым их разочарованием было то, что херр Ади первым «предал» дело BundEhr – а именно, не одобрил примата уникальной и эксклюзивноярлыковой триполоарийскости. Из не «мертвых и нерожденных», а молодых околошестидесятников выделялся Стусан, воспетый, помимо местами опасно-сносной лирики, интеллигентской хуцповатостью: одним из первых, упослившись на Юговостоке, стал требовать от абориген пользоваться в быту исключительно литературной, в высшем и подлинном смысле «соловьиной».

Ой ли #некозлы? Проведем небольшой мысленный эксперимент по решению задачи трех тел на современном этапе, а именно – выявлению наиболее деспотичного вольнодумца и заискивающего сноба среди троих: физикозавистника от экономистов Глюкмана, беспощадно-фанатичного заводчика чернушек ТуЛепа и дьяконски хитрого духовных джихадов мастера, по совместительству жреца поттерьянства Гуруева. And the answer points to… правильно, BundEhr. Во всяком случае, для некоторых аудиторий, привычно выбирающих его же меж Ларисой Косач и Сковородой. Впрочем, как и для варькарауловых, имеющих своими первыми гуру Гуруевых, а те – опять верно, #ХареПоттеров , которые и обучили их искусству утонченного (как и не весьма) хамства, причем пополам с трансовым подхалимажем. Причем занятнее всего то, что заигрывание с аудиторией сопряжено скорее с презрением, особенно в части необязательной аргументации. Впрочем, даже взыскательная аудитория порой того заслуживает, довольствуясь малым и лукавым в рамках прагматичного целеполагания.

Вообще, редко какой Философский пароход той непростой эпохи, будучи выслан, добирался до определенного места назначения; по большей части, куда сроднее было раствориться фаршем, фарсом робких сценариев слабоопределенными колеями да кильватерами изысканий. Решительность действия и сердце-впереди-мысли столь же уверенно двигали к пропасти и бронепоезд а революцьонэров, и шахид-мобили небесных туристов, и «глендевагены» небедных мира сего – профессиональных народобудителей в веке сем. Нередко во мгле маячил ин айсберг; ан мало кто успевал заметить то, чего ленились чаять в угаре Великих виртуально-институциональных переселений народов и интеграционных блоков…

Лежа на диване в преддверии переломной поры (эпохи нескончаемых перемен с неопределенными чаяньями и вчерне предначертанной сценарностью), Гвидов, добросовестно перевыполняя условия согласия двух одиночеств, ласкал свою Ташку после всего . Да, они почти сразу стали позволять себе все друг с другом, честно потребляя другого как лекарство, «юзая», словно куклу вуду (притом что оба набожны, пост нейдет к изглоданному сердцу) для изгнания воспоминаний о других-других или жизни-до, что снедали душу. Сказано: и будут двое одна плоть . Причем относится это, вообще-то, и к соитию с «блудницей», со всякой даже вынужденной заменой. Но блаженнее ли было б сойти с ума, чем дать не вполне законную нагрузку плоти, которая тем и ниже души и духа, что ее единение едва ли может быть превыше слияния последних?

Он обеих – всех: так получится! – звал Ташками, хотя той первой и единственной имя было Татьяна («якобы-нерусская душою, сама не зная почему»), а этой нынешней – Натали (столь же самонапраслинно нерусская, несмотря на корни, прекраснодушь обеих, свидетельствовавших скорее о противном). В этом портманто, безлично-безрисковом именовании была не только известная экономность (спросонья не ошибешься и не выдашь себя), но и нечто от времени челночного похмелья, когда словацкие пограничники весь свой словарный запас скукоживали до этого самого немецкого заимствования, означавшего «суму» (тюрьма светила позже лишь особо зарвавшимся из дорвавшихся да нерасторопных, ибо люди «серьезные» так и не «присели»).