Ульяна Матвеева - Прыжок в Вечность

– Минутку…

Она набрала верхний номер в списке вызовов:

– Артур, Вы еще не далеко уехали? Можно попросить Вас вернуться?

Наблюдая за танцем мохнатого шмеля вокруг засыпающих головок георгинов, Камилла сидела, прижимая кружку с ромашковым чаем к губам. Рядом с ней стоял прозрачный кувшин с родниковой водой, украшенный тысячами пузырьков, в которых отражались перламутровые переливы солнца, плывущего по небу в сторону горизонта. Здесь, на небольшом отрезке дачного поселка, все напоминало о маме. На протяжении многих лет Камилла бережно сохраняла ту атмосферу, что напоминала ей о счастье тех дней, когда мама была жива. И стремилась стать такой же, какой ее помнила, находя в этом дополнительную ниточку, что продолжала связывать их, несмотря на кажущуюся пропасть между ними.

Камилла относила себя к категории тех женщин, которые с некоторой долей гордости считали себя «идеальными жёнами». Ей доставляло удовольствие движение по протоптанной дорожке, по которой шли все те, кто когда-то также выбрал путь идеала. С ранних лет она отыскивала на книжных полках магазинов и бабушкиных стеллажей большие, толстые энциклопедии, чтобы узнать, что же означает быть женщиной и чего от неё ждут другие. Она жадно впитывала в себя главы о том, как вести хозяйство, как отстирывать сложные пятна, как правильно общаться с мужем, чтобы вдохновлять его на ежедневные подвиги и способствовать его развитию. Разделы с кулинарными рецептами были затерты едва ли не до дыр, сочетаясь местами с частицами муки и свекольным пятном, за что она потом в течение многих лет испытывала стыд. Ещё будучи девочкой, Камилла все свое свободное время тратила на мечты о том, какой прекрасной хозяйкой, женой и матерью она станет, когда вырастет, а образ того, как она нежно покачивает на руках своего первенца, напевая ему тихую песню, в простом, голубом домашнем платье, вызывал в ней столь же трепетные чувства, что и молитва, с которой она начинала каждое утро. Чуть только первый луч солнца касался её прозрачных окон, она открывала глаза, быстро вставала, умывалась холодной водой и принималась за молитву. Быстро проговорив все необходимые слова, она поднималась с колен и шла готовить завтрак для своей семьи. Её главным огоньком в глазах служил образы довольного папы и удивлённой сестрёнки, которая обычно вставала ближе к полудню.

Отец же, казалось, никогда и ничему не удивлялся. Долгое время Камилла старалась обратить его внимание на себя, пробуя для этого все, что только приходило на ум: рисовала странные и непривычно яркие картины, громко пела песни и танцевала, устраивая с сестрой, порой, целые представления для семьи. Но он погас после потери супруги. Будто внутри него что-то ушло вместе с ней, а осталась лишь оболочка, продолжающая движение по инерции, по привычному кругу, в котором не было больше никакого смысла, кроме поддержки детей. Безразличие его сквозило во всем и больно ранило девочек. Как-то раз, к папиному дню рождения, Камилла освоила искусство вязания и связала ему целый свитер, строго по схемам из журнала, но за те месяцы, которые она потратила на работу, отец поправился, и мягкий, серо-голубой свитер, который плотно обтянул папин живот, тут же отправился на самую высокую полку «до лучших времен». Получив в ответ краткое «спасибо» и проводив взглядом результат своих стараний в шкаф, Камилла лишь тихо вздохнула и выскользнула на улицу.

В тот вечер она приняла непростое для себя решение, которое заключалось в обещании себе оставить попытки понравиться папе и заслужить его внимание. Потеряв маму, она отчаянно нуждалась в любви, которая помогла бы ей справиться с потерей. Она и не подозревала, что главный источник находился внутри нее и искала его долгие годы в близких, которые все больше отдалялись от ее беззвучного крика о помощи.

Разочарование вползло через её открытое сердце, свернулось клубком и наполовину заслонило его от лучей света. Камилла нехотя, но уверенно повесила на себя ярлык недостойной любви девочки и судорожно выдохнула. С тех пор она старалась реже попадаться отцу на глаза, все чаще предпочитая тишину и одиночество. Её тонкие, нежные руки опустились, как и плечи, в которые она втянула голову, словно желая стать меньше.

Как часто неведомы отцам чаяния в трепетных сердцах дочерей! Если бы они только знали, что в их словах, жестах, взглядах, поступках таится острое перо, которым они высекают узоры в будущем юных принцесс… Осознанный мужчина пропускал бы каждое движение сквозь призму тепла и любви, не сковывая и не навязывая свое видение родному чаду. Он видел бы в своём отцовском предназначении особенную важность в том, чтобы познакомить маленькую женщину с природой мужского мышления, особенностями мужской энергии в самых чистых проявлениях. Он понимал бы роль внимания, ненавязчивого и одобряющего, которым иной раз можно решить даже самую, казалось бы, неразрешимую проблему, просто сев рядом и выслушав.

Девичьему сердцу ведь многого и не надобно: промочив воротник папиной рубашки горячими слезами и почувствовав его широкую ладонь на хрупкой спине, мы наполняемся могучей силой и уверенностью. Наши корни крепчают, а по ветвям, словно горные ручейки, протекает любовь, оживляя и вдохновляя все на своём пути, растворяя страхи, создавая настоящее волшебство, о котором втайне мечтает каждый из нас.

Но едва ли не в каждой семье истинная роль отца забыта и потеряна где-то на страницах истории Земли. Встревоженное войнами, переворотами, необходимостью выживать мастерство воспитания блекло и вскоре растворилось в густом воздухе, в котором больше не было места лёгкости, к которой стремится каждая душа. В плотной реальности, туманом окутавшей те времена, мрачным рельефом возвышались проблемы настоящего и страхи будущего. Человек, позволивший загнать себя в угол, позабыл, каково это – ощущать свое дыхание, прислушиваться к телу и слышать истинные желания, минуя навязанные обществом установки, каким тебе следует быть, чтобы тебя приняли и не осудили. И, конечно же, воспитывая своего ребенка, на его чистом белом листе сознания он, прежде всего, рисовал то, к чему привык сам, таким образом, передавая из поколения в поколения одни и те же убеждения, часто ошибочные или настолько индивидуальные, что только они одни способны были обрубить множество корней нашей связи с миром.

Иногда, в редкие минуты внутренней тишины, Виктор Михайлович отворачивался лицом к окну и делал вид, что читает книгу. Он и в действительности начинал читать первые строки, но вскоре буквы начинали выстраиваться в другие слова, формируя совершенно иные образы, нежели было задумано автором лежавшего на коленях произведения. В последнее время он все чаще вспоминал Аленьку – свою покойную жену. Виктор Михайлович ни разу не проронил ни слезы – ведь его с детства учили быть сильным и не показывать своих чувств окружающим. И в области согнувшейся груди образовался комок, состоящий из несказанных фраз и невыраженных чувств цвета всепоглощающей тоски. Никто не знал о том, что за этим комком скрывалось кладбище из похороненных желаний. Еще будучи мальчиком, Виктор научился быть тем, кем его хотели видеть: старшим ребенком и единственным мужчиной в семье, которому некогда возиться со своей душой и разбираться в чувствах. Физический труд, за который он получал копейки, забирал все силы, а вместе с ним и желание творить свою жизнь по собственному проекту, где есть место мечтам. Так и остался один лишь каркас: выживание. После знакомства с Альбиной и, в особенности, после рождения дочерей, его чувствительность начала пробуждаться в нем, но проявлялась так неуклюже, что, казалось, больше отпугивала от него близких, чем его кажущаяся отстраненность. Делая попытки сближения с девочками, Виктор Михайлович прекрасно осознавал количество километров между ними и, приближаясь к проблеме, испуганно пятился назад, боясь сделать только хуже. Но втайне от них, он наблюдал за тем, как они прекращаются в прекрасных женщин, и в его спрятанное от всего мира сердце наполнялось щемящей нежностью и восхищением.