Сергей Платонов - Похоже на любовь

На мою скромную просьбу быть моим спутником он ответил: «Хорошо». И теперь у меня еще есть один день, чтобы узнать, как это – втыкать нож под ребра.

Мария Дмитриевна Парфенова, двадцатидевятилетняя учительница литературы в старших классах, которую все остальные преподаватели из-за ее тонкой фигурки и максималистского характера продолжали называть Машенькой, не подошла, а подлетела к двери директорского кабинета. Душевные мучения, которые она испытывала целый день, грозили разорвать ее изнутри, так что она распахнула дверь и вошла в кабинет без стука, с решительно сжатыми губами и со сжатыми же и поднятыми к груди кулачками. В черных глазах ее полыхали мрак и негодование.

– Что с вами, Машенька – спросил ее директор, лишь незначительным шевелением крупного тела обозначивший свое желание привстать ей навстречу. Голос у директора был усталым, бесцветные губы на мясистом лице подергивались, и по напряженному взгляду можно было понять, что дел у него много, очень много, и что все это именно те дела, которые не укладываются и в самый длинный майский день, и, в общем, совсем невыполнимы. Директор сидел за столом лицом к двери, положив ладони на «Учительскую газету». Из-под газеты торчал уголок конверта, заключавшего в себе письмо от школьного товарища, ныне достигшего немалого министерского поста.

– Андрей Николаевич! Можно посоветоваться?

– Почему же нет? – директор пошевелил пухлыми пальцами, чуть погрубевшими от постоянного соприкосновения с мелом, и с вспыхнувшим, но моментально померкнувшим любопытством, взглянул на молодую учительницу.

– В чем же заключается роль и назначение школы? Показывать, или указывать? Советовать, или настаивать? – заговорил он, пока Мария Дмитриевна пододвигала стул и садилась с другой стороны стола.

– Указывать и настаивать, но показывая и советуя, – чуть подумав, ответила учительница.

– А теперь еще приходится и защищать от семьи, – Андрей Николаевич пододвинул к ней газету.

– Вот! Отец до смерти забил сына. Наказывал!

Мария Дмитриевна прочитала жирный заголовок: «150 ударов отцовского ремня». Она вздохнула.

– Да. Именно об этом я и хотела поговорить. Речь идет о Наде Николаевой. Она в больнице. Диагноз подтвердился.

Лоб Андрея Николаевича перерезала глубокая морщина.

– СПИД? – спросил он.

– Да, – тихо и печально произнесла Мария Дмитриевна, – Заразилась через шприц. Говорит, что первый раз попробовала, что ее никто не заставлял, и вот, так не повезло.

– Что никто не заставлял – вполне может оказаться правдой. Все равно не проверить. Впрочем, когда они говорят, что их заставили «взрослые дяди», так это ведь ложь для самозащиты, чтоб пожалели. А эта… Смелая… Дура!

Последние слова он произнес сквозь зубы, так что Мария Дмитриевна подумала, что ослышалась.

– Но не это самое ужасное. Беда в том, что ее семья от нее отказывается.

Директор откинулся на спинку стула и прикрыл глаза.

– Как так?

– Просто. Говорят, не дочь она им теперь. В больницу не ходят. Ничего не передают. Она одна там. Похудела, глаза ввалились. Молчит, ни с кем не разговаривает.

– Я схожу к ним, – Андрей Николаевич потянулся к перекидному календарю, полистал его, и добавил:

– Послезавтра.

– Не нужно, Андрей Николаевич. Бесполезно. Там притон, каждый день пьют. Тем более, вы же сами сказали, что мы, то есть школа, теперь и от семьи должны защищать.

– Да, в таких вот случаях. Так что вы предлагаете? Вы же с идеями пришли?

– Конечно, Андрей Дмитриевич. Я хочу помочь ей через одноклассников. Чтобы они ее не бросили, ходили бы в больницу, помогали.

– А они что, раньше ни о чем не знали? Или кто-то из класса с ней дозой и поделился? Или, может быть, продал?

Директор помолчал, потом поморщился:

– У нее, кажется, друг был?

– Надеюсь, не только был, но и остался. Это Артем Шутов. Такой высокий, крепкий. Предводительствует всей мотоциклетной компанией. Но он от всего отказывается. Говорит, что шприцов ни разу в жизни не видел. Но в больницу один раз приходил.

– Он, может, и не видел, если не смотрел. Чушка чугунная… с сусальной позолотой. Курит, как все отличники, – директор сцепил пальцы в замок и уставился на них неподвижным взглядом.

А Машенькино личико вдруг покрылось румянцем, и она сказала, четко выговаривая каждое слово:

– Я решила провести у них «Урок милосердия» и прошу разрешить сделать это завтра вместо обычной темы по программе.

– А какая тема по программе, – спросил Андрей Николаевич, но тут же махнул рукой:

– Какая, впрочем, разница! Это вы хорошо придумали. Но о чем вы будете говорить?

– О литературе, конечно, о героях, об авторах.

– Хорошо, – подвел итог разговору директор и добавил вслед вспорхнувшей к дверям Машеньке:

– Только оденьтесь, наверное, построже. Очень ответственный урок.

– И я знаю, с чего начну, – весело прокричала Мария Дмитриевна уже из дверей, – с Пушкина. С «и милость к падшим призывал».

На следующий день Мария Дмитриевна появилась в школе в измененном обличье. Ее стройная фигура в плотно облегающем сером костюме и белой блузке произвела впечатление, будто со всех окон посрывали пыльные шторы, и в классах, и в коридорах стало значительно солнечнее.

– Смотрю на нее как на первую смелую ласточку, вылетевшую после грозы, – сказал пожилой учитель географии, а его собеседник – моложавый учитель физкультуры, просто отвел заблестевшие глаза.

Сама Мария Дмитриевна в этот день встала раньше обычного и очень много потрудилась над прической и макияжем, так, что школьной простоты, этакой философской незавершенности облика, в ней совсем не осталось. Такой совершенной свежей красотой, которую Мария Дмитриевна приобрела после утренних трудов над собой, женщина может блистать только один раз в жизни – в день замужества. Для Марии Дмитриевны день «Урока милосердия» был столь же значительным, точнее, неизведанно значительным, так как замужем она она еще не была.

В учительской она улыбалась весело и пленительно, сияла и шутливо «отбрыкивалась» от всех попыток коллег угадать причину столь разительных изменений. Она боялась только одного, что вдохновение, которым она жила последние дни, заведет ее слишком далеко в неизведанное.

Примерно об этом говорил с ней и Андрей Николаевич, остановивший Марию Дмитриевну в коридоре и предложивший ей зайти в пустой класс.

– Вы знаете, Мария Дмитриевна, успех педагога основан на методологии. Почти как политика, только цель, пожалуй, иная. Ни в коем случае нельзя, чтобы ученик увидел блеск в глазах преподавателя, так как вдохновение – это страсть, а страсть скоротечна и делает человека беззащитным перед невежеством, которое, увы, вечно и, дважды увы, свойственно молодости. Ученик обычно сопротивляется, но его способ борьбы – выжидательная партизанская война и глухая оборона. Ученик, который вскакивает на стол и кричит, что вы не правы – это ваш ученик. Завтра он будет знать ваш урок наизусть. Но для этого вашего огня должно хватить больше, чем на один урок. Вы должны еще учить детей этого ученика и детей тех детей. К сожалению, обычные наши программы не предусматривают уроков нравственности, подобный тому, который вы задумали. А наша собственная жизнь неизвестна ученикам и поэтому, надеюсь, только поэтому, не может быть им примером. На вашем уроке вы должны быть очень внимательны. У вас нет времени, чтобы победить их хитростью. Вы также не должны сгореть на их глазах. Но я не могу дать вам никакого метода.