Анатолий Арамисов - Короли умирают последними

– Шайзе! – выругался Карл Мюллер, ударившись затылком о деревянную ручку кресла. – Убью, жидовка!!

Налетевшие два солдата через пару секунд отскочили в сторону, с остервенением мотая укушенными кистями. Вид хозяйки квартиры был ужасен. Растрепанные волосы, ненависть и ярость в глазах полыхали с такой силой, что, казалось, могли расплавить стены.

– Мама, мама! Сзади!! – закричала Сара.

Поздно.

Бугай в темно-зеленой форме опустил на голову Доры Штейн тяжелый стул. Тупой звук удара. По лицу женщины стремительно побежали струйки крови. Она тяжело вздохнула, закрыла глаза и упала на пол. Не обращая внимания на суматоху, Сара взвалила маму на правое плечо (откуда только силы взялись!) и выволокла ее на улицу. Аккуратно уложила на тротуар, подоткнув под голову свою куртку. Курта Вебера рядом с подъездом не было. Девушка оглянулась, лихорадочно ища хоть кого-нибудь, кто смог бы помочь.

– Такси! – закричала она, увидев машину с характерной надписью. Видя, что шофер не собирается останавливаться, выбежала на мостовую, перекрыв дорогу автомобилю. Резко заскрипели тормоза, но все-таки бампер ткнулся в ноги девушки. Сара отпрянула назад, сморщилась от боли, устояла.

– Ты с ума сошла! – заорал пожилой водитель, высунувшись из кабины. – Идиотка!!

– Стоять!! Моей матери плохо!! – Сара мгновенно наклонилась и, превозмогая боль, затащила тело матери на заднее сиденье. Дора была без сознание.

– В госпиталь! Быстро!! – закричала девушка. Шофер с исказившимся лицом рванул с места.

В приемном покое Дору Штейн держали четыре часа. Врач, еврей, пряча глаза, разводя руками, бормотал что-то о том, что все палаты забиты больными. На пятом часу мать Сары умерла.

– Мы ничего всё равно не могли поделать… – растерянно шептал соплеменник, когда девушка с каменным лицом стояла над телом мамы. – Без всякого вмешательства видно, что у неё произошло кровоизлияние в мозг… Простите меня, я сам хожу по краешку.

Он заискивающе, подобострастно заглядывал в лицо Саре. Но та не видела ничего. Её слезы заливали весь мир вокруг.

Когда она приехала домой, то дверь их квартиры была заперта и опечатана. Ключ не подходил – замок уже успели поменять. Девушка с удивлением дергала ручку, словно не веря в случившееся. В Берлине ей идти было некуда. Она устало присела на ступеньки, прислонилась плечом к стене и закрыла глаза. В голове шумело, кровь толчками била в виски, пальцы противно дрожали уже несколько часов подряд. Ей хотелось умереть в эту минуту, здесь, прямо у родного порога, но видимо, Судьба еще не удовлетворила своего непонятного мщения в адрес девушки.

Сара не помнила, сколько часов просидела на лестнице. Мимо проходили соседи с верхнего этажа, опасливо косились на еврейку, молчали. Лишь к вечеру она почувствовала прикосновение ласковой руки. Сара вздрогнула и подняла голову.

Мать Курта Вебера. Эмма.

– Пойдем ко мне, девочка… – тихо прошептала женщина. – Переночуешь пока, а там видно будет.

– А как же ваш сын?

– Он не приходит в последнее время. В казарме живет. Пойдем, не бойся…

Она накормила бывшую соседку. Разговаривали мало. Эмма испытывала угрызения совести, думая, что как мать Курта, она косвенно замешана в трагедии Штейнов. Никогда в жизни она не думала, что её сын способен на такую жестокость. Вестей от мужа Герхарда не было. Эмма постарела, словно прожила не один 38-й год, а минимум два десятка лет.

Сара механически жевала бутерброд с сыром, делая маленькие глоточки из стакана с чаем, и смотрела вниз, в одну точку. Она как будто уже жила в другом мире, параллельном бывшему, что обрушился так быстро, так страшно, с такой непонятной жестокостью. Картинки реальности заслоняли два видения: лица матери – сначала со струйкой крови по щеке, затем белое, безжизненное, с холодной кожей и застывшими навечно родными глазами, там, в приемном покое госпиталя.

– Приляг, Сарочка, я тебе постелила… там… – Эмма показала рукой на дверь комнаты Курта.

Девушка подняла глаза, кивнула головой и, встав из-за стола, медленно побрела к кровати. Во сне она кричала, металась, несколько раз Эмма вскакивала со своей постели, прибегала в комнату сына и сквозь слезы успокаивала Сару.

Следующие несколько дней прошли в заботах о мертвой матери. Сара обошла весь район в поисках хотя бы одной сохранившейся синагоги. Везде следы пожара, в лучшем случае замки на дверях. Наконец, она отыскала одну, едва подававшую признаки жизни. Три старика-еврея, ютившиеся там, помогли перевезти тело Доры в крематорий и выполнить все обряды, связанные с похоронами.

Урна с прахом матери была закопана на еврейском кладбище, в самом его отдаленном уголке. Свежие следы погромов царили всюду – разбитые надгробья, поломанные решетки, и даже в одном месте – воронка от взрыва возле стены с замурованными в них урнами.

– Оставайся у нас, Сара, живи… – тихо проговорила Эмма Вебер, когда увидела, что девушка собирает свои вещи в небольшой дорожный чемодан.

– Спасибо. Но мне пора в Кельн. Я сегодня вспомнила, что в университете уже неделю идут занятия, – на лице Сары впервые появилось что-то наподобие улыбки. – Боюсь, что меня там будут ругать за пропуски.

– А деньги на дорогу у тебя есть?

– Да, спасибо. Немного осталось от папы. Сдала в ломбард, мне хватит.

Сара порылась в сумочке, вытащила золотую цепочку, положила её на стол.

– Это вам за заботу. Спасибо, Эмма…

Спустя месяц, перед самым Новым годом Сара Штейн вернулась в Берлин. Вслед за школьниками пострадали и еврейские студенты. 8 декабря 1938 года был принят закон об их исключении из германских университетов.

Она медленно поднялась по деревянной лестнице, такой знакомой, где она знала каждую трещинку, помнила любой характерный скрип. Дверь их квартиры была заперта, но полоски белой бумаги исчезли.

Сара прислушалась.

Внутри раздавались громкие голоса. Новые жильцы, видимо, праздновали въезд в просторную квартиру ювелира. Девушка уже повернулась и пошла вниз, как в эту минуту дверь распахнулась, на лестничную площадку вывалилась туша молодого человека в зеленой форме.

– Сейчас принесу, потерпите! – весело выкрикнул он внутрь квартиры и загремел сапогами по лестнице.

Сара обернулась и вздрогнула.

Это же тот самый молодчик, что первым разбивал витрину магазина её отца! Карл Мюллер, как назвал его Курт. Тот, что ударил её маму!

– И не забудь пива к шнапсу! – из квартиры высунулось красное лицо пожилого мужчины. Фатер Карла, старший Мюллер, без сомнения.

«Значит, к нам вселилась семейка этого подонка…» – девушка сжала кулаки и отвернула голову, чтобы молодчик не узнал ее. В душу смерчем рванула жажда мести, будь в эту секунду в её руках оружие, она бы, не задумываясь, пустила его в ход. Она еще не знала, что спустя много времени у неё появится такой шанс. И она не упустит его.