Мисси Карантино - Горький вкус свободы

– Нормально, – не очень уверенно ответил Саша, садясь напротив.

Мама говорила, что я никогда не ходила в круглосуточный детский сад и обычно после дневного сна няня забирала меня домой. Но почему-то мне в это не верится. Почему тогда я помню ужины в детском саду? Почему помню, как нас строем куда-то ведут и сажают на горшки? Кажется, после сна. Скорее всего, после ночного. Мама говорила, что я что-то путаю, и быть такого не может.

– Там страшно? – спросила я, облизывая губы.

– Нет, просто одиноко…. И личного пространства нет… И все смеются, когда я плачу, а я не могу не плакать…

– Почему ты плачешь? – потерянно спросила я. – Из-за смерти мамы?

– Не только… Просто мне грустно…. Всегда.

– И друзья смеются? – недоуменно спросила я.

– У меня нет друзей, – Саша пожал плечами.

– Я думала, в детдоме у всех есть друзья, потому что вы там живете…

– Вовсе нет, – слегка рассерженно сказал Саша.

Ближе к шести я пошла в свою комнату: хотела снова уснуть, но не получалось. Вырисовывалось какое-то исчадие ада: родителей нет, друзей нет, есть только горячая манка, которую тебе насильно запихивают в рот (почему-то она мне постоянно мерещилась, хотя Саша не говорил о ней ни слова), какие-то ряженные взрослые и детский гвалт.

Все Сашины старания и мои мечты оказались тщетными. Мама, конечно, осталась очень довольна его ночной готовкой и уборкой (хоть и сказала, что это было лишнее и надо было спать), но вечером собралась отвезти подростка обратно.

Я кричала, что Сашу в детдоме все обижают, а потому возвращать его туда ни в коем случае нельзя. Говорила, что там невкусная еда и грубые воспитатели. Объясняла, что там, как в армии, только хуже. Хуже потому, что армия – на время, а детдом – навсегда. Подчеркивала, что это все Сашины же слова, просто сейчас он почему-то играет в партизана. Стесняется, боится показаться бестактным, не хочет вести себя, как маленький. Ну, или просто не может поставить маму перед нелегким выбором.

– Это правда? – взволнованно спросила она, посмотрев в зеркало заднего вида, когда мы уже сидели в машине.

– Нет, – спокойно ответил Саша. – Думаю, Ариша путает реальность с художественным вымыслом. Вы же сами видели.

Внутри меня все кипело. Это я путаю?! Я хочу, как лучше (вроде), а он ведет себя, как бездомная собака, которая по своей дурости перебегает дорогу в неположенном месте, не понимая, чем это может обернуться для нее. Неужели у него атрофирован инстинкт самосохранения? Неужели он реально хочет вот так просто взять и сдаться? Почему мне он говорил одно, а маме – совсем другое? Он выставляет меня полной дурой, которая заблудилась в трех соснах. Какие комнаты на два человека? Какой еще настольный теннис в холле? Тренажеры? Арбузы? Персики? Кого он обманывает? Путает детдом с четырехзвездочной гостиницей? В чем прикол? Его запугали? Может, загипнотизировали, пока я пыталась уснуть утром? Он ударился головой о кафель в ванной?

Мама припарковалась напротив ворот казенного учреждения, которое выглядело как типовая российская школа, и попросила подождать ее в машине. Они вышли на улицу, и я видела, как она говорила что-то, пока они шли. Минут через пятнадцать она вернулась, и мы поехали домой.

Не знаю, какой разговор состоялся между ними в тот момент, когда мама отводила Сашу обратно в детдом, но, кажется, произошло что-то важное. Теперь она восторгалась подростком при каждом уместном случае и забрала его домой на новогодние каникулы. Мама часто говорила, что «Саша многое пережил», поэтому его нельзя ни в коем случае обижать (как будто я собиралась). В конце февраля она решилась оформить над ним попечительство. Я прыгала от счастья, а подросток сказал, что он нас «не разочарует».

Я чувствовала себя победителем. Меня признали личностью, а не просто ребенком. Я тешила себя надеждой, что мама прислушалась к моим словам, моим доводам, моим аргументам в чем-то, выходящим за рамки выбора игрушки, йогурта или велосипеда. Впервые прислушалась.

Саша учился почти на все пятерки (разве что английский ему не давался, а потому мама наняла репетитора), вел себя предельно вежливо и постоянно во всем помогал – часто делал уборку, готовил еду, доносил сумки с продуктами от машины до квартиры.

Правда, все свободное время проводил дома: ни гулять, ни общаться со сверстниками подросток не любил. Сначала он просто говорил, что ему некогда, все его время занимает учеба, так как он неумный, а просто ответственный, а потому отдыхать он никак не может. Через какое-то время признался, что причина не только в этом: ровесников (как и людей, в целом) он не понимает и побаивается. Кроме того, Мама и Саша ругались из-за сущих пустяков: стоимости овощей и фруктов (Саша считал, что мама очень легкомысленно относится к деньгам), его укоренившейся привычки напрягать зрение в темноте, паническом страхе зеркал, категорическом нежелании носить футболки и джинсы, отказе от посещения психотерапевта. Мне казалось, что без моей (или чьей-либо) поддержки Саша просто растает, а потому всегда, не разбираясь в сути конфликта, я вставала на сторону нового брата. Мне казалось, что мама часто требует от Саши просто невозможного: улыбаться, больше бывать на свежем воздухе, перебарывать страхи…

Какая-то магическая сила тянула нас друг к другу и в первые полтора года после нашего знакомства мы ни разу не ссорились. В какой-то момент я, – наверное, бессознательно, – начала копировать мамино поведение по отношению к Саше. С одной лишь, как мне казалось, разницей: мама – давила, я – уговаривала, мама требовала, я – предлагала, мама ругалась, если он боялся, я клялась, что зеркала не кусаются… Наверное, для меня все это было какой-то игрой: поддастся – не поддастя, одержу победу или проиграю. Днем за днем я терпела поражение: Саша просил оставить попытки изменить его, но я не сдавалась. В итоге, однажды он даже смог смотреть на себя в зеркало в течение секунд тридцати, что я сочла чуть ли не полетом в космос.

Вместе с тем Саша все еще оставался для меня закрытой книгой. Лишь в начале его десятого класса мне представился шанс, упустить который я не могла.

Президенту исполнилось 54, не стало Анны Политковской. Но сводка новостей не ограничивалась убийством журналистки. В каком-то городе восьмилетний мальчик – казалось бы, из благополучной семьи, – поджег спящего бомжа. Говорит, что из-за любопытства. По словам эксперта, дети в таком возрасте не всегда способны осознавать последствия своих поступков.

– Бред! – в сердцах воскликнула я, сидя перед телевизором. – Любой двоечник знает, что убивать нельзя, – заметила я высокомерно и безапелляционно.

Саша резко встал с дивана и ушел в свою комнату, громко хлопнув дверью. Тогда я не придала этому особого значения. Так началась «холодная война».