Владимир Бутромеев - Исчисление времени

Кшесинская давно уже блистала на сцене императорского театра. Она прославилась неукротимой жизненной силой и кипучей энергией, техникой танца превзошла всех итальянских «виртуозок», одно время считавших Мариинский театр своей вотчиной, а пластичностью и живописностью жеста вписала новую страницу в историю мирового балета.

Несмотря на природную скромность, стыдливость и хорошее семейное воспитание и строгий надзор родителей, Кшесинская стала любовницей наследника цесаревича, будущего императора Николая II, а потом еще нескольких великих князей, но по очереди и без тени какого-либо разврата, исключительно по велению сердца и не имея сил противостоять напору женских чувств, вполне понятных для любой балерины, которая чувства эти изъясняет не только языком танца.

Члены императорской фамилии и многие богатые ценители балета и даже вполне себе рядовая публика засыпали ее бриллиантами и просто деньгами, каждый в меру своих возможностей. Ее состояние исчислялось миллионами, она заваливала заказами известную ювелирную фирму Фаберже. Позже Фаберже писал в мемуарах, что все его мастера с утра до вечера работали на Кшесинскую, а знаменитые пасхальные яйца для императора изготовляли уже после рабочего дня, так как времени на изделия для царского двора у них совсем не оставалось.

Роскошный особняк Кшесинской считался украшением Петербурга, размерами и формами он соперничал не только с Зимним дворцом, но и с Версалем. Какому-то легкомысленному французскому журналисту сравнение дома Кшесинской с резиденцией французских королей показалось дерзким и оскорбительным для национальной гордости. Чтобы опровергнуть фантастические рассказы о великолепии особняка Кшесинской, он специально приехал в Петербург, посетил Кшесинскую, осмотрел особняк и уехал в состоянии тяжелой подавленности, не проронив ни слова. Вернувшись в Париж, он спустя несколько дней повесился на ветвях раскидистого дуба, который по недосмотру садовников вырос под окнами Версальского дворца.

Это произошло накануне гастролей Кшесинской в столице Франции, парижане валом валили в Грандопера, а те, кому не досталось билетов, заполняли улицы Парижа как несколько позднее москвичи улицы Москвы в день похорон Сталина, с той только разницей, что в Париже не случилось массовой давки и никто не пострадал – разумеется, кроме тех, кого обчистили сообразительные карманники, они славно потрудились в тот день, позже традиционно отмечаемый ими как профессиональный праздник.

Говорят, их суммарный доход превзошел суммы выручки от продажи билетов. А эта выручка исчислялась цифрой с невероятным количеством нулей. Уезжающую из Парижа Кшесинскую на вокзале сопровождали двенадцать рослых носильщиков с чемоданами, до отказа набитыми франками. И это при том, что большую часть выручки украли бессовестные антрепренеры, часто пользовавшиеся тем, что балерина всегда безразлично и беспечно относилась к коммерческой стороне своего таланта и не любила пересчитывать деньги, особенно когда их много, это занятие казалось ей утомительным и скучным.

Стоить заметить, что в Париже публика не засыпала балерину бриллиантами. По свойственной французам (как, впрочем, и немцам) скупости и некоторой ограниченности воображения, парижская публика считала, что достаточно того, что уплачено за билет. Другое дело в Петербурге. Например, знаменитый промышленник и миллионер Путилов, [12] Путилов. – Полностью вымышленный персонаж романа. Любые совпадения с разными однофамильцами, включая известных исторических деятелей, случайны и не имеют никакого отношения к художественным замыслам автора. видя как Кшесинская перебирает на сцене ножками, говорил:

– Ты скажи, что выделывает, ей-Богу, что ни шажок – состояние!

И бросал на сцену одно алмазное колье за другим. Вокруг него всегда суетилась толпа прихлебателей, они клянчили: кто «катеньку» (кредитный билет сто рублей), кто «петеньку» (кредитный билет пятьсот рублей). Но Путилов никому не давал ни шиша, а только, не жалея, щедро разливал всем по бокалам шампанское и посылал за новыми колье, ими к выступлению Кшесинской он запасался бессчетно, как богатый мужик в старой избе тараканами.

Когда Временное правительство было перебито, а трупы министров брошены в Неву, в Петербурге стали замечать некоторое послабление нравов. Кухарка, поломойка, горничная и экономка Кшесинской начали приводить к себе матросов и громко, во весь голос, всю ночь напролет обсуждать с ними всеобщее равенство, объявленное декретами Ленина, и светлое будущее, которое должно наступить, согласно этих же декретов, как только «обобществят» всех женщин, и княгинь, графинь и баронесс уже не отличишь от всех прочих, праздно шатающихся по улицам. Возмущенная Кшесинская сделала им выговор. Но вместо того чтобы смутиться, они ответили ей:

– Подумаешь, водим на ночь матросов! Ходили же к вам на ночь великие князья.

Кшесинская заметила своей осмелевшей прислуге, что, во-первых, великие князья и неотесанные матросы это не одно и то же. А во-вторых, она все-таки в своем собственном доме и может поступать так, как считает нужным.

– Теперь все равны в своих желаниях, – услышала она в ответ, – и балерина, и кухарка в одинаковых правах. И дом принадлежит всем трудящимся, а кто не трудился, а только танцевал, тому лучше помалкивать.

Кшесинская не нашлась что ответить. Потом она заметила, что из ее гардероба пропадают платья и нижнее белье, а женская прислуга носит эти вещи, ничуть не стесняясь.

Кшесинская уволила кухарку, поломойку, горничную и экономку, а когда те начали скандалить, приказала своему старому дворнику выставить их вон. Но они вскоре вернулись в сопровождении матросов, и те наговорили балерине таких грубостей, которые она из деликатности не могла повторить вслух, а многие слова даже не поняла, так как слышала их впервые и приняла их за иностранные, хотя по интонации они больше подходили русскому языку.

Особенно расстроило и даже, можно сказать, жестоко огорчило Кшесинскую поведение экономки. Кухарка, поломойка и горничная происходили из простонародного сословия, удивляться их грубости не приходилось. А в экономки Кшесинская взяла, причем совсем без надобности, свою знакомую, вдову артиллерийского поручика, погибшего на фронте. Немецкий снаряд разорвал беднягу в клочья, несчастной вдове сослуживцы прислали все, что собрали на месте гибели бедолаги, – несколько металлических пуговиц и искореженные взрывом карманные часы фирмы Буре. Вдова осталась без средств к существованию, тем более что замуж она выходила против воли родителей и даже к ним из гордости не могла обратиться за помощью.