Сергей Пылёв - А за окном – человечество…

– Чего это он?.. – смутился я.

Зоя подхватила внука на руки. Он уже успел каким-то образом обреветься с головы до ног. Даже на ботиночках мерцали «глазные капли»:

– Его пугают незнакомые слова! Он не знает, что такое телескоп…

– Знаю! – вдруг прорычал Славик. – Я просто писать хочу…

Он сделал настороженный шажок в сторону туалета, словно в той стороне его могла ждать встреча со всеми ужасами мира.

Да, они уже там!!! Вон когти чьи-то жутко блеснули! Какая зубастая пасть! Огнём пылает!!!

Славик с визгом прижался к Зое, как влип в неё. Будто хотел спрятаться внутри бабушки.

– Там!!! В темноте!!! Шевелится!!!

– Что шевелится?! – невольно насторожился я.

– О-о-о-н!!! – зажмурился Славик и отчаянно оцепенел.

С помощью поцелуев в одной ей известные особые места на лице и головушке внука Зоя лучше всякого Кашпировского сняла у него судорожное перенапряжение.

– Птенчик мой милый…

Вы не поверите, но я, включив свет в коридоре и туалете, принялся совершенно серьёзно оглядывать здесь каждый угол в поисках Страшно Жуткой Опасности. Как тот капитан-особист из КГБ, который в бытность мою в брежневскую эпоху машинистом сцены гарнизонного Дома офицеров, бдительно курировал эту культурно-массовую организацию, пропахшую кирзовыми сапогами. Перед партийными конференциями и съездами он осматривал в актовом зале все ряды кресел, трибуну, будку суфлера и оркестровую яму. Капитан сам, не доверяя мне, акробатически забирался на пыльные колосники над сценой. Ни взрывчатка, ни снайперы ни разу им обнаружены не были. Только однажды измученному «особисту» на десятиметровой высоте попался похмелявшийся электрик Иван Максимович, пятидесятилетний старик в моих глазах. Тот сидел эдаким Цезарем, завернувшись по-древнеримски в багряный бархат занавеса. Перед ним на передовице газеты «Правда» – водка «Московская» с козырьком из фольги за 2 рубля 87 копеек, шестикопеечная городская булка с поджаристым гребешком и сочный, перламутровый окорок «Воронежский» – знаменитый поныне, но, как и все теперешние продукты, потерявший напрочь аромат и в значительной степени вкус. Особист, по словам Максимыча, дерябнул с ним «сотку», по-мужицки аппетитно закусил, ломко, мощно работая челюстями над сизо-жемчужной сладкой свиной косточкой, и на прощание благодушно повелел «особливо тут не шуметь».

Так вот дознание и следственный эксперимент, проведённый мной по горячим следам, убедительно показали, что Славика испугала распятая у меня в коридоре та самая медвежья шкура – бурая, с рыжеватым отливом. Под оскаленной мордой висела на ленточке, как спортивная медаль, убойная свинцовая пуля «жакан» – это она разорвала некогда сердце Потапыча. Изящные костяные дуги его когтей словно ещё были полны азартной жажды мстительной схватки.

Я запоздало вспомнил, что возле неё даже многих взрослых мужчин охватывала почтительная робость: у них тотчас тайно включались забытые детские страхи. А у женщин начинались какие-то глухие эротические фантазии на тему лесной встречи Маши и медведя.

В зависимости от моего отношения к гостям, я кому-то представлялся удачливым стрелком с брендом Тартарена из Тараскона, кому-то говорил правду – куплена Мариной с рук у цыган. Но и тем, и другим я зачем-то обязательно рассказывал отцовскую охотничью байку из бытности его командиром авиаполка на Камчатке. Над ней никто кроме меня не смеялся. Всех охватывало состояние знобкого страха.

…Как-то раз поехали доблестные камчатские пилоты на «Шишиге» (всепролазный военный ГАЗ-66) в тайгу зимой брать медведя. И мой родитель с ними азартно наладился. Добрались до берлоги, начали нетерпеливо будить мишку шестами. А когда тот с рёвом объявился на белый свет, кто-то один лишь успел пальнуть, да и то мимо, а остальные вояки – бегом назад, к машине. Само собой, и мой родитель. Доскакал до «газона», прыжком перемахнул в кузов… А там уже лежал, стиснувшись, кто-то из самых резвых на ногу охотников: как позже выяснилось начальник штаба, Герой Советского Союза, заваливший тридцать семь «мессеров». И заорал этот небесный ас дурниной под батиными медвежьими восемью пудами: «Я не стрелял!!! Я не стрелял!!!»

Я рассказал эту историю Славику. Чтобы через смех помирить его с Косолапым. Ещё я надеялся на благожелательную профессиональную реакцию Зои на такой мой свежий подход к воспитательно-патриотической теме. Само собой, фразеологию для истории про мишку я использовал с учетом Славиных пяти лет, а интонацию выбрал доброй мудрой сказки, учащей любви к животным. Поглядела бы на меня в это время блистательная Брижит Бардо. Хотя лучше не надо: на мне сейчас красовался классический французский ремень из натуральной кожи.

Не оценив моих педагогических стараний, Славик озарённо воскликнул, возможно, даже затмив знаменитый вопль «Эврика!», с которым когда-то выскочил из ванны Архимед:

– Ка-ка-а-а-ть!!!

Закрыв ладонью глаза внука, Зоя быстрым шагом провела его в туалет мимо моей тотемной шкуры.

В охранительном присутствии бабушки Славик, упоённо напевая мультяшный гимн Фиксиков, с удовольствием исполнил все свои насущные желания.

«Я люблю вас, звезды!»

Мы приехали на дачу на закате. Я так специально подгадал. Мне радостно встречать или провожать Солнце. Горизонт напоминал склон голубоватой горы, а над ней короной стояло невиданное тройное светило. Словно из его переливчато блистающего диска неведомым образом родились еще два таких же сияющих, огнистых отпрыска. Подобный акт солнцетворения называется паргелием – это один из видов гало, благодаря которому создаётся иллюзия того, что на небосклоне пылают несколько светил.

– Солнце радуется, когда видит меня! – гордо объявил Славик. – Мы с ним хорошо дружим.

Произнеся торжественный панегирик, Славка тревожно замер: он «усёк» в кустах высокой оранжевой рудбекии моего седого ёжика Борьку.

Визгливо хихикнув, Славик метнулся к нему. Когда их разделял один шаг, мой старина, презрительно хрюкнув, сноровисто исчез в густой цветочной поросли.

На даче на каждом шагу вас ждут замечательные поводы к приятным многоступенчатым размышлениям. Вот где есть пространство вольно растечься мыслью по древу. Скажем, та же Рудбекия fulgida var sullivantii. С виду банальный цветок, хотя немцы неспроста мило называют её «солнечной шляпкой». При всем при том родом она из Северной Америки, где кто-то из первых поселенцев (явно с испанскими корнями) в порыве нежности дал ей имя «Черноглазая Сюзанна». Рудбекией постановил быть этому цветку сам великий и несчастный Карл Линней в честь своего учителя и друга – шведского ботаника Олафа Рудбека. Карл отписал ему по этому историческому поводу с истинной величественностью гения, временно посетившего людей для наведения среди них маломальского порядка: «Для увековечивания славы имени твоего я назвал ее Rudbeckia, по власти всем ботанистам, следовательно, и мне предоставленной. Она должна соделать имя твоё бессмертным и гласить о нем пред царями и князьями, пред ботанистами и врачами, пред всеми людьми, так что если мир весь умолкнет, то Рудбековы растения будут гласить о нем, доколе не пройдет природа». И вот уже ассоциативные пути-дороги ведут ищущий истины неутомимый разум к судьбе и делам этого профессора Упсальского университета, известного ещё как первооткрывателя в 1653 году лимфатической системы человека и ко всему прочему пра-пра-прадеда Альфреда Нобеля.