Юрий Меркеев - Игра в исповедь. Повесть

– Понимаете, Петр, есть понятия, которыми часто спекулируют люди малопорядочные. Активная жизненная позиция, патриотизм, любовь к отчизне. Эти понятия в руках политиков становятся оружием, делящим народ на «своих» и «чужих». Вот что страшно. Нужно сначала разжевать, что значит то или иное понятие. А вообще, вы правы – время абсурда. Активная жизненная позиция – что это? Монах имеет активную позицию? Наверное, имеет. Молитва. А к политике имеет он отношение? Через молитву? Наверное, имеет.

Никто не вправе требовать от человека активной жизненной позиции до тех пор, пока он не приобретет маломальский опыт борьбы с самим собой. Я не люблю бросать на улицах замысловатые фразы, за фасадом которых скрывается бедненькое нутро и худая совесть. Это, как минимум, загрязнение окружающей среды, нарушение экологического порядка. Любителей покрасоваться в толпе зевак я бы сначала пропускал через детектор лжи, чтобы выяснить уровень словесной грязи. Всякое слово – сгусток энергии. Если накопится в невидимом пространстве избыток энергической грязи, город погрузится во тьму. На радость шкодливому бесу.

Терпеть не могу бродить толпой с песнями по проспектам, носить знамена, хоругви, болтаться с лозунгами, которым грош цена, ввергать себя в психоз массового пространства, давать петуха на собраниях и бить кулаком воздух. Я люблю тишину, спокойствие и людей, которые умеют не только слушать, но и слышать . Кто напропалую орет на улицах, едва ли сможет услышать своего собрата. Чаще всего трибуны не слышат даже самих себя. Публично я начинаю говорить только в тишине, только из тишины и только тогда, когда я расслышу перед этим голос собственного сердца.

Проповедь, которая совершается на повышенных тонах, уже есть диктатура. Отнятие свободы. Только спокойное слово в тишине может быть принято свободно.

Однако на выборы я хожу. Пытаюсь не ошибиться в избрании меньшего зла из нескольких больших.

– У вас сложный характер?

Да. Характер у меня невыносимый, это факт. Даже я его с трудом переношу. Не представляю, как меня вообще терпят люди. Домашние животные – это понятно. Они во мне души не чают, но вовсе не от того, что я преисполнен любви к ним. Дело в том, что я регулярно с ними общаюсь , разговариваю, произношу длинные монологи, которые могут вынести разве что сытые коты или сонные собаки. С животными у меня особенная связь – связь одинокого человека . А это почти любовь. Как минимум, уважение. Вероятно, мои домашние питомцы думают, что я вожак многоголовой стаи. Пусть так считают. Не стану их разубеждать. Хоть для кого-то буду авторитетом.

Но я не из тех, кто от долгого одиночества превращается в брюзжащего мизантропа. Людей я тоже люблю – ровно настолько, насколько хочу проявления взаимных чувств. Золотой закон нравственности. Моей природе противна публичность и многолюдность, поэтому в проявлении закона любви к людям я довольствуюсь малыми величинами. Люблю все малое.

Иногда бывают гости, включая сына, невестку и трех внуков. Редко, но бывают. Потому что знают о том, что, при всей моей привязанности к родным по крови, я отдаю предпочтение родственности духовной, а она случается один раз на миллион. Да. Это так. Убежден, что кто-то из противной мне породы мастеров сериальной пошлости изобрел представление о том, что дедушки непременно должны водиться с внуками. Заигрывать с ними, таскать на своих плечах, как в телевизионных рекламах, изображать какого-нибудь потешного животного, например говорящего коня или осла, подвывать на развлечение малым, а потом проклинать все на свете от саднящих болей в крестце или пояснице. И на следующий день, уже как в другой рекламе, носиться рысаком по аптекам, в надежде раздобыть хороший обезболивающий препарат. Чушь все это! Я терплю присутствие внуков ровно до той черты, пока они не начинают мне надоедать. А это случается иногда очень скоро, и тогда сын берет в охапку трех внуков, и укатывает на сверкающей, как рыбная чешуя, иномарке к себе в город. Я имею в виду большой город с квартирами, театрами, офисами, музеями и прочей ерундой. Мне от них многого не надо, но и я не могу многого дать. Люблю малые величины .

– Дед, – сонно спрашивает младший из внуков, когда остается у меня на выходные дни. – Как ты научился так рано вставать? Расскажи, пожалуйста. Я сейчас не засну. Правда. Ты же знаешь, что когда ты мне что-то рассказываешь, я не засыпаю.

Я улыбаюсь покорно и начинаю импровизировать страшилку в духе Эдгара По.

– Просыпаюсь от того, что не могу понять, где нахожусь, в аду или на этом свете. Болит все, что только может болеть. Фантомные боли, то есть не настоящие. Потому что у меня нет тех органов, которые болят. Зубов нет, а они болят. Рук и ног нет, а они болят.

– Хиии, – ухмыляется малыш. – Врешь, дед, есть у тебя и руки, и ноги.

– Ты что, не веришь? – Вскидываю я брови и делаю серьезное лицо. – Это все не мое. Протезы. Руки и ноги я надеваю по утрам, когда просыпаюсь. Пробудился от боли, и первым делом прикручиваю к туловищу голову. Потом надеваю руки и ноги.

– Ай-ай, – заходится в хохоте маленький Антон. – Опять обманываешь? Чем же ты прикручиваешь себе голову, если руки еще не надел?

– Малец-то умный, – ласково бормочу я. – В нашу породу пошел.

Откровенно говоря, страшилка, которую я рассказываю внуку, не совсем уже и вымысел. Как я начинаю свое утро? Просыпаюсь от боли и в самом деле не могу сразу понять, где нахожусь. Иногда мерещится, что в аду. И у каждой жилки – свой бесенок-мучитель.

Когда прихожу в себя, первым долгом прикручиваю голову – факт несомненный. Необходимо включить мозги. Как только включены мозги, начинаю раздавать приказы телу. Пошевелил рукой, ногой – вроде бы нервные рефлексы сохранены. Кряхтя и пошатываясь, бреду на кухню. Вытаскиваю из холодильника обезболивающие порошки собственного приготовления, запиваю их теплой водой и жду – пройдет ровно двадцать пять минут прежде, чем моя утомленная ядами печень переработает очередную порцию лекарства. Без утреннего обезболивания не могу. Через полчаса я готов размяться. Медленно и тревожно по телу прокатывается волна «вылома», то есть боли наизнанку. Термин моего приготовления, на то я и литератор.

Во время вылома минут пять болтаюсь в невесомости. Лежу на полу в позе мертвеца. Глаза закрыты, мышцы расслаблены.

Затем пью крепкий кофе и выхожу на улицу. Час ходьбы всегда в одном и том же направлении, вокруг колонии, плавные потягивания из гимнастики собственного производства, купание голышом в Черной речке, и я окончательно прихожу в себя. Но для полноты картины не хватает ледяного душа в доме – короткого, как выстрел из пистолета в висок. Столь же неожиданного и счастливого после того, как понимаешь, что пуля прошла мимо головы. Теперь я почти камень. Не хватает утренних молитв и самонастройки. Молитвы самые простые, короткие, те, которые можно произнести умом без языка при полной концентрации внимания на сути молитвы. Включаю сердце. Мозги заработали иначе. Наступает черед самонастройки. Пишу текст, погружаюсь в него, пропитываюсь омолаживающим эффектом. День начался.